В одном из интервью Лавров говорил, что его состоявшаяся судьба — «это заслуга Георгия Александровича. После его смерти коллектив выбрал меня художественным руководителем театра. Я согласился, чтобы не развалилось созданное Товстоноговым. После трех лет руководства истек срок контракта, и я хотел уйти, но все стали просить остаться. Я настоял, чтобы при выборах художественного руководителя было тайное голосование. Меня выбрали единогласно».
С той поры и до последних дней жизни Кирилла Юрьевича его стали называть в театре «спасителем БДТ, принявшим на себя все тяготы руководства после смерти Товстоногова». Справедливо!..
Время показало, что это было единственное решение. Другого быть просто не могло и для артистов, и для театра.
В июне 2001 года корреспондент Сергей Миров взял у Кирилла Юрьевича интервью, в котором разговор начинался со слов журналиста: «В Москве есть в определенном смысле равновеликая, взаимная вам фигура — Михаил Александрович Ульянов. Год назад я разговаривал с ним. Оба ваши театра потеряли главных режиссеров, и вы оба сегодня вынуждены, занимая кресло художественного руководителя, быть и духовными лидерами театра. Каково это: быть духовным лидером?»
Прежде чем ответить, Кирилл Юрьевич помолчал, словно обдумывая свои слова.
«Ну, я не могу назвать себя духовным лидером, тем более в творческом отношении. Это, кстати, очень связано — духовное и творческое лидерство. Оно присуще людям, которые рождаются крайне редко, в полном объеме этими качествами обладал Георгий Александрович Товстоногов. Вот уж кто был лидером во всех смыслах этого слова… Передо мной стоит другая задача: попытаться сохранить театр, не дать ему развалиться. Я это могу сделать, например, приглашая на постановки талантливых режиссеров, которые смогут сохранить авторитет театра, накопленный за тридцать три года жизни в нем Георгия Александровича… А еще — сохраняя нормальное функционирование театра в сегодняшних условиях. Мне действительно досталась очень трудная доля не только потому, что я не режиссер, но и потому, что я лишен способности решать те вопросы, за которые всегда в полной мере отвечал Георгий Александрович: воспитывать труппу, заниматься судьбой каждого отдельного актера… Он ведь всегда старался использовать и развивать актеров очень разносторонне, например, совершенно неожиданными назначениями на роли. Он был великим строителем театра, а у меня задача гораздо скромнее: сохранить театр до прихода нового лидера».
Думаю, что здесь Кирилл Юрьевич ошибался, не очень точно отдавая себе отчет в том, что такое подлинный лидер, или сознательно не желая себя таковым признавать. Ведь это некий комплекс качеств, который проявляется в человеке по-разному в разные времена. Время разбрасывать камни и время их собирать. Время строить и время во что бы то ни стало сохранить построенное для тебя и с твоим же участием. Великий мудрец Федор Михайлович Достоевский считал — «прочно лишь то, подо что кровь протечет». В фундамент Большого драматического театра кровь Кирилла Лаврова протекла так же, как и кровь Георгия Александровича Товстоногова — те же тридцать три года были отданы Лавровым этому театру, они строили его вместе, признанный лидер Товстоногов и его артисты, та самая коллекционная труппа, которую он воспитал, создал, и которая осиротела с его уходом. Потому им необходим был (особенно — на первых порах) тот духовный лидер, который сохранит идеалы и верования Мастера, Учителя, кто знает о них не понаслышке, кто прошел вместе с ним, рядом с ним весь этот трудный и счастливый путь.
А это мог быть только Кирилл Лавров. Признанный артист, замечательный мастер. Признанный общественный деятель, получивший заслуженный авторитет. Человек кристальной честности и осознанной ответственности за каждый свой шаг, за каждое свое слово.
Мария Лаврова рассказывала об отце в одном из интервью: «Он был очень светлым человеком. Он и в коммунизме хотел видеть одну светлую сторону: стремление к народному благу, ко всеобщему счастью, любовь к Родине… Он ведь вступил в партию во время войны, на том патриотическом подъеме, когда слово „коммунист“ было равнозначно слову „патриот, защитник Отечества“. В этом — вся его партийность. Он не врал, не фальшивил, он все делал очень искренне и очень серьезно, ответственно.
Вы знаете, когда он вышел из партии? Во время путча — но не в конце его, когда все начали демонстративно рвать свои партбилеты и отрекаться от коммунистов, — нет, в самый его первый день, когда еще совершенно не ясно было, чем все это закончится. Сел и написал заявление о выходе из партии. А потом стало понятно, что путч провалился, — и он свое заявление не стал никуда относить. Оставил у себя. Так оно до сих пор у меня и хранится. Но членские взносы папа больше не платил и членом партии себя не считал».
Наверное, все это было очень трудно, очень болезненно для Кирилла Юрьевича, но никто так и не узнал, чего стоило ему расставание с иллюзиями, надеждами и упованиями, впитанными с детства и юности, развитыми армейскими годами. Он не делился своими переживаниями, он принял решение для себя и — поступил так, как решил, как считал единственно возможным в ситуации раскола и развала в стране.
Так же твердо он руководил Большим драматическим театром, не делясь ни с кем, сколько тревожных мыслей, сколько сомнений возникало ежедневно у новоиспеченного художественного руководителя…
«За четырнадцать лет я так и не уволил ни одного артиста, кроме двух молодых людей, которых сам же и принял, но они просто не оправдали наших надежд, — говорил Лавров в упоминавшемся уже интервью. — Я понимаю, что эта моя позиция очень уязвима, но… я с этими людьми работаю тридцать-сорок лет и просто не могу обречь их на нищенское существование».
Да, наступило совершенно другое время — артисты снимались в рекламе, в сериалах, играли в антрепризных спектаклях. При Товстоногове это было невозможно, но неизвестно, как реагировал бы Георгий Александрович, окажись он в эпохе 1990-х — начала 2000-х, когда ломались все представления о привычном. В интервью на радиостанции «Эхо Москвы» Кирилл Юрьевич говорил: «Я не знаю, смогли бы Товстоногов работать при нынешних условиях. Думаю, что не смог бы, когда все разбегаются в антрепризы. Этот работает в этом театре, этот в Нью-Йорке, этот в Иркутске, и всех надо ловить, хватать за хвост… Я думаю, что и диктатура Товстоногова здесь ничем не помогла бы. Я часто задаю себе вопрос, что было бы, если бы Георгий Александрович дожил до этого периода. Думаю, что он бы оставил театр… Рыночные условия. Ведь запретить артистам зарабатывать — тоже безнравственно. Артисты получают нищенскую зарплату, существовать на нее они не могут, поэтому они должны иметь какую-то возможность зарабатывать. Когда было мое время, когда я работал в театре как артист, при Георгии Александровиче, у нас были способы заработать — кино, радио, телевидение, но всегда это было дозволено только в свободное от работы в театре время. Сейчас я вынужден планировать репертуар, договариваться, чтобы этот артист в этот день был здесь, а не был бы в другом месте».
«Когда было мое время»… Эти слова Кирилла Юрьевича звучат горько и грустно. Своим временем он считал эпоху актерского труда, к которому не примешивались административные вопросы, а общественные нагрузки выполнялись легко именно оттого, что было дело — единственное и любимое. Да и театр был тогда совсем другим — не конкретно Большой драматический, а русский театр вообще. Теперь же все стало по-другому.
Лаврову было невероятно трудно, потому что именно в эти годы, в начале 1990-х, он вынужден был осваивать роль лидера, хозяина театра. И — совершенно новые, непривычные «предлагаемые обстоятельства», которые выдвигала перед всеми нами реальность.
Надо было обладать не только мудростью, но и мужественностью, и внутренним спокойствием, и ощущением своей правоты, и твердым чувством долга, чтобы справиться с меняющейся стремительно жизнью и почти столь же стремительно изменяющимися театральными идеалами…
Но отдушина все же, к счастью, существовала — Лавров продолжал играть в театре, сниматься в кино и на телевидении. В Большом драматическом 1990-е годы были ознаменованы выдающимися ролями, подобных которым у Кирилла Юрьевича не было уже очень много лет. Роль Президента фон Вальтера в шиллеровском «Коварстве и любви» (постановка Темура Чхеидзе) открыла не только темперамент и завораживающую мощь артиста, но и умение Лаврова очень глубоко проникать в характер человека властного, жестокого, циничного, думающего лишь о карьере и способного ради своей карьеры уничтожить даже родного сына, чтобы воссоздать этот образ во всей полноте и во всей противоречивости натуры, неожиданно оказывающейся способной на искреннее, хотя и слишком позднее раскаяние.
