Потянувшись, он взял в руки небольшой блестящий черный кубик. Если поднести его к глазам, становилось видно, что он темно-аметистового цвета и изнутри словно бы наполнен жидкостью. Некогда он был белоснежным: один из восьми кубиков Старшей Защиты. Когда-то он занимался этим, — очень давно… тем далеким летом, когда возможность сломать Защиту вызывала лишь смех и таила в себе бездны очарования.
Он повертел кубик в пальцах, чтобы уловить в нем свое отражение: Кристиан Ричард, лорд Фалькенберг, владетель Кэйр Керилла. Мрачное лицо с высокими скулами, коротко подстриженная бородка и ежик черных волос. Глубоко посаженные глаза, словно полированные осколки обсидиана под темными бровями. Никогда не меняющееся выражение лица, которое Лайонел Арьенольский некогда именовал «насмешливым презрением»…
Да, верно, маска задумчивой мрачности и чрезмерных страстей. Дилетант, поэт-неудачник, бывший капитан отряда конных наемников, считавшийся — бог весть почему! — умелым и опытным. Лицо, состоящее из сплошных «почти». Почти умное, не вполне отважное, почти красивое. Нет, не такое лицо должно быть у убийцы герцога Корвинского.
Так выпьем же за пешек на игровой доске! Он насмешливым жестом поднял черный кубик, словно провозглашая тост. Почти герой, почти красавец…
Она была здесь всего год назад, и розовый свет проливался через высокие окна гостиной, бросая малиновые отблески на светлый пламень ее волос, падавших на обнаженную грудь и на плечи… она сидела на большом меховом ковре, подбрасывала на ладони сгоревший кубик Защиты и смеялась вместе с ним…
Только для нее он был кем-то. Ее портрет был здесь: угольный набросок, сделанный его старшим помощником в первое лето по возвращении с юга. Она похудела за те годы, что он провел в Бремагне и в землях мавров, — похудела и стала держаться с еще большим достоинством. Словно утраченная невинность сменилась самопознанием и иронией.
Так что же портрет? Девушка лет двадцати, стройная, со светлыми волосами, разделенными пробором посередине и струящимися по плечам. Тонкие изящные линии рук и груди. Лицо, утонченное и полное решимости. На шее — черная лента с единственным драгоценным камнем. И глаза необычайной глубины, бледные, как лепестки подсолнуха, вызывающие в памяти то горные ледники, то летние солнечные блики, то серебряные зеркала. Да, так прекрасна… Изящество, теплота, изысканность, ирония, чувственность, власть, холодная сдержанность, — все это было при ней. И все отражено на портрете, к которому она прижала свое кольцо-печатку, так что корона и львиные когти прожгли след на пергаменте. А чуть ниже, летящим почерком оставила надпись: «Кристиану со всей любовью — кариад, Карисса».
Кариад, сердце моего сердца. Фалькенберг сжал кубик в длинных тонких пальцах, с силой вдавливая острые грани в ладонь. Кариад. Не нужно горечи, — сказал он себе. Ее лишь бесчестят твои мечты о мщении, которые ты не в силах осуществить.
В его руках кубик разгорался тускло-лиловым светом, и поверхность сделалась ледяной на ощупь. Раскрыв ладонь, он поднес его к глазам, пытаясь сосредоточиться на этом холодном сиянии. В землях мавров он сидел с эмиром аль-Джабалем, Владыкой Горы, в Аламуте и учился смотреть на свет. В ясности — целостность. Да. Лишь зерцало и миг единый. Да. И все равно, будь ты проклят, Морган.
— Сударь…
Фалькенберг оторвал взор от кубика. Высокий мужчина в синем одеянии, расшитом серебром, стоял в дверях. Его звали Бреннан Колфорт, и некогда он был капитаном Толанских гвардейцев. Колфорт и еще дюжина из двух десятков охранников, которых Карисса взяла с собой в Ремут в качестве почетного эскорта, остались на свободе после коронации Келсона Халдейна. Как видно, у Халдейнов просто не дошли руки… Faute de mieux, теперь он служил под знаменами Фалькенберга, Сейчас Колфорт бросил пристальный взгляд на сияющий кубик защиты и на портрет Кариссы Толанской.
— Извините, что помешал вам, сударь… — смущенный, он замолк.
Фалькенберг бросил кубик на стол.
— Это же не поминальное святилище, — заметил он чуть резче, чем намеревался. Выражение лица Колфорта показалось ему выжидательным и полным надежды, и один лишь вид его вызвал у Кристиана чувство усталости. Я их подвел, — подумал он. Я не тот, на кого они рассчитывали… — Здесь никто не предается скорби. Что стряслось?
Колфорт подбородком указал на окна, выходившие на восточную сторону.
— Там всадники, сударь. Один отряд движется от Уэнлокского ущелья по Толанской дороге. Еще один идет от водопадов и, похоже, там раненые. Аврелиан отправился им навстречу.
— Отлично. — Фалькенберг поднялся и оттолкнул стул. — Иди, собирай своих людей. Пошли также за лекарем и за священником. Мы ведь готовы исполнить роль гостеприимных хозяев, не так ли?
Он потянулся за перчатками. Розоватый свет бросал лиловые блики на темно-синюю бархатную тунику. Из-под разложенных на столе бумаг он извлек тяжелую серебряную цепь, взвесил ее на ладонях, а затем надел через голову. Серебряный ястреб тяжестью лег на грудь. Конечно, это не серебряная корона, но все же достаточно церемонно. Он намеренно не позволял себе задаваться вопросом, который из приглашенных спешит сейчас сюда по горной дороге.
Я слишком долго был капитаном наемников, — подумал он. — Для нас конец пути один: мы истекаем кровью в седле, стучим в ворота и просим убежища. И любое утро подходит для этого, не хуже всякого другого.
О, да, он вполне способен предоставить защиту беглецам, утешить умирающих, предложить вино и сочувствие изгоям. Когда владеешь таким замком, как Кэйр Керилл, — все это в порядке вещей. Вот только ожидание дается тяжело.
Вслед за Колфортом он спустился по длинной винтовой лестнице во двор замка, готовясь сыграть роль любезного хозяина; шаги его гулко отдавались в каменном колодце.
* * *
Стрела с силой ударилась в центр мишени, и Фалькенберг оглянулся на Торна Хагена, который с недовольным видом ковылял в его сторону. Хаген с трудом уселся на серые каменные ступени и поморщился, вытягивая ноги. В свои пятьдесят лет Торн Хаген оставался по-прежнему красивым мужчиной и любил утверждать, что выглядит не больше, чем на тридцать. Однако сегодня, под тусклыми лучами декабрьского солнца, в непривычной для него походной одежде, он выглядел на очень усталые пятьдесят.
Фалькенберг протянул руку к колчану, скрытому под черным плащом, и извлек вторую стрелу. Зазубренный наконечник он поднес ко лбу в насмешливом приветственном жесте. Торн Хаген был самым невоинственным из всех людей, кого он знал, и одна лишь мысль о том, как дородный лорд-Дерини в новых, необмятых кожаных доспехах в такой холод гнал лошадь по горам, от Уэнлокского кряжа, казалась совершенно неправдоподобной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
