В ходе наших отношений он вечно казался мне расслабленным, но теперь я начала думать, что он просто был пассивным. Он мог жаловаться на свою официантку или на одного из поваров, но ничего не предпринимал в этой связи.
Все время, пока мы с Люком были вместе, он был таким терпеливым, любящим, искренним — просто милашка. Иногда, как, например, прямо перед моим похищением, я даже думала, не следовало бы мне хотеть от него чего-то большего, чем приятное отношение, но, оказавшись в горах, я думала о нем только то, какой он был замечательный. Он и сейчас был таким же — терпеливым, любящим, искренним. Он самый приятный из всех мужчин, кого я знаю. Так какого же черта со мной происходит? Что не так?
Первое, что я увидела, открыв глаза после потери сознания в полицейском участке, были мама и Гари, стоявшие в ногах моей больничной койки. Уэйна видно не было. Я не заметила Диану, сидевшую на стуле позади меня, пока не услышала, как она сказала:
— Посмотрите, она пришла в себя.
На лице ее появилась добрая улыбка. Я вспомнила, как она качала меня на руках, и от этого мои щеки покраснели. Тут и мама поняла, что я очнулась, и едва не вырвала капельницу у меня из руки, бросившись на меня, всхлипывая и причитая:
— Моя деточка, моя бедная Мишка Энни!
От того, чем меня здесь накачивали, меня начало тошнить, поэтому я сказала:
— Меня сейчас вырвет, — после чего залилась слезами.
Доктор потянулся за моей рукой, но я оттолкнула его.
Потом появились и другие руки, которые удерживали меня, и я боролась с ними со всеми. Я почувствовала, как мне сделали укол. Когда я очнулась в следующий раз, рядом сидел мой отчим, сжимая в руках свою ковбойскую шляпу. Как только я открыла глаза, он тут же вскочил.
— Я побегу за Лорейн — она вышла на секундочку, чтобы позвонить.
— Пусть закончит разговор, — прошептала я. Горло мое болело от крика и от лекарств, которые иссушили его. — Можешь дать мне немного воды?
Он похлопал меня по плечу и сказал:
— Я лучше найду кого-нибудь из нянечек.
С этими словами он выскочил за дверь, но лекарства сработали снова, и к моменту, когда они вернулись, я опять спала.
Больница — странное место: доктора и медсестры колют вас и прикасаются к вашему телу в таких местах, к которым обычного незнакомого человека вы бы и близко не подпустили, так что в первый день со мной случилось два приступа паники. Сначала они дали мне что-то от чувства беспокойства, потом что-то укололи ночью, отчего я не могла спать и чувствовала себя как пьяная, потом добавили еще что-то от тошноты. Это была маленькая больница, так что Ко мне обычно приходила одна и та же медсестра, и она всегда называла меня «моя дорогая», причем самым нежнейшим голосом. Это каждый раз подрывало меня, и я хотела сказать, чтобы она прекратила это, но потом мне становилось стыдно и я просто отворачивала от нее лицо, пока она не заканчивала с уколами. Перед тем как уйти из палаты, она всякий раз гладила меня теплой ладонью по руке и ободряюще сжимала мне пальцы.
На второй день моего пребывания в больнице, когда я немного пришла в себя, Гари сказал, что государственное обвинение занимается проверкой всей информации, которую я сообщила на допросе в полицейском участке, и уже потом они будут принимать решение, выдвигать ли против меня какие-то обвинения.
— Обвинять меня? В чем?
— Погиб человек, Энни. И независимо от того, при каких обстоятельствах это произошло, мы все равно должны следовать полной процедуре.
— Вы арестуете меня?
— Я не думаю, что обвинение пойдет по этому пути, но мой долг заключается в том, чтобы проинформировать о сложившейся ситуации.
Сначала я испугалась и стала корить себя, что не вызвала адвоката, но, взглянув на покрасневшее лицо Гари, поняла, что он сконфужен.
— Что ж, если государственное обвинение на самом деле захочет осудить меня, они будут выглядеть просто стадом баранов.
Гари ухмыльнулся и сказал:
— Вы все совершенно правильно понимаете.
Он начал задавать мне какие-то вопросы насчет Выродка, потом я протянула руку, чтобы почесать шею, и тут обнаружилось, что на мне нет цепочки.
— Доктора сняли ее, когда вас привезли сюда, — сказал Гари. — Вам вернут ее, когда будут выписывать, — она вместе с вашими остальными личными вещами.
— Эта цепочка не моя. Ее дал мне он. И еще он сказал, что покупал ее для другой девушки.
— Какой еще другой девушки? Почему вы раньше ничего не говорили об этом?
Обиженная его резким тоном, я ответила:
— Я привыкла носить ее, вот и забыла. Возможно, если бы вы, ребята, хоть иногда делали перерыв в своих вопросах, у меня появилась бы возможность что-то вам рассказать. Кроме того, — на случай, если вы этого еще не заметили, — меня отвлекали кое-какие мелочи. — Я выразительно помахала рукой, в которой торчала иголка капельницы.
Уже более спокойным голосом он сказал:
— Простите, Энни, вы совершенно правы. Мы набросились на вас со своими непростыми вопросами, но это действительно очень важно, чтобы вы рассказали нам все.
В течение следующих двух дней я пыталась выложить ему все, что я знаю об истории жизни Выродка, включая его мать, отца и женщину-пилота. Гари часто останавливал меня своими вопросами. Иногда он наклонялся в мою сторону, и тело его напрягалось, но он всегда следил за тем, чтобы голос оставался спокойным, и не торопил меня, давая вести рассказ в выбранном мною темпе. Если мы говорили об изнасилованиях или о расписании Выродка и его системе наказаний, рука Гари непроизвольно сжимала ручку, когда он делал пометки, но ему здорово удавалось выдерживать нейтральное выражение лица. Половину времени я не могла смотреть на него. Я лежала, уставившись в стену, считала трещинки на ней и пересказывала ему все надругательства надо мной, словно воспроизводила список ингредиентов какого-то адского рецепта.
Мама настояла на том, чтобы находиться рядом со мной во время этих бесед, и обычно посылала моего отчима принести нам кофе — я никогда не видела на его физиономии такого облегчения. Если я, когда Гари спрашивал о чем-то, задерживалась с ответом хотя бы на секунду, мама тут же вмешивалась и заявляла, что я выгляжу уставшей или бледной, а потом предлагала позвать врача, но я думаю, что это как раз она выглядела бледной, особенно когда я рассказывала об изнасилованиях. Она еще больше развила свою привычку укутывать меня. Чем жестче были слова, тем плотнее она подтыкала одеяло вокруг меня, словно стараясь оставить их у меня внутри. Мне вовсе не нравилось такое внимание с ее стороны, но я понимала, что она должна была чувствовать себя ужасно беспомощной, слушая, через что мне пришлось пройти, так что, если ей от этого становилось легче… К тому же у меня просто не было сил сопротивляться ей.
На третий день Гари сказал мне, что специфическое оборудование хижины помогло убедить их, что я говорю правду, и что он практически убежден, что в суде против меня не будет выдвигаться никаких обвинений. Диана уже перестала появляться у меня, и Гари сказал, что она вернулась в Клейтон-Фолс, чтобы заниматься «другими аспектами этого расследования».
Я старалась быть терпеливой, когда Гари просил меня описывать одни и те же вещи снова и снова, потому что знала: они испытывают большие трудности, стараясь установить личность Выродка. В картотеке его отпечатков пальцев не было, и это тоже не облегчало задачу. Они взяли образец его ДНК, но Гари сказал, что это может пригодиться только в том случае, если его будет с чем сравнивать, так что в этом вопросе они особо не продвинулись. Лицо Выродка после пребывания в металлическом сарае на жаре выглядело не самым лучшим образом, так что они сфотографировали его и сунули снимок на обработку в компьютер, но все равно каких-то продуктивных зацепок получить не удалось. Когда я спросила о карте зубов после посещений дантиста, Гари ответил, что ничего определенного там нет. Даже фургон им не помог. Он был украден, как и номера с другой машины, с парковки перед местным универсамом, не оснащенной камерами видеонаблюдения.
— Вы думаете, когда-нибудь удастся установить, кто это был? — однажды спросила я. — Или кем были другие девушки, на которых он нападал?
— Нам может помочь все, что вы вспомните.
Я села так, чтобы смотреть ему прямо в лицо.
— Не нужно цитировать мне строчки из руководства по подготовке полицейских — я хочу знать, что вы об этом думаете. Что вы думаете на самом деле.
— Если честно, то я не знаю, Энни, но я намерен сделать все, что в моих силах, чтобы получить ответ на этот ваш вопрос. Вы того заслуживаете. — В глазах его светилась решимость, какой я раньше у него не замечала. — Было бы намного проще, если бы во время наших с вами разговоров здесь не было вашей мамы. Вы согласны со мной?
— Да, ужасно тяжело говорить о таких вещах в ее присутствии.
