Я заявил, что я прислан в Париж не для того, чтобы принимать или передавать какие-либо политические декларации, на что Блюм ответил, что он ведет со мной не политическую, а интимную беседу, слова, произносимые им, вырываются из самого сердца, он, Блюм, уверен, что если здесь, во Франции, пошатнется единый фронт, то наступление самой черной реакции обеспечено. Блюм так встревожен этим, что, говоря со иной, даже всплакнул. Я поблагодарил его за доверие, оказанное мне, и сказал, что если будет случай, его слова передам руководящим товарищам. Однако заметил, что прочности единого фронта угрожают также и сами социалисты. Так, совсем на днях Адлер предпринял, пока, впрочем, в узких своих кругах, кампанию за организацию массовых и коллективных протестов против арестов меньшевиков и интеллигенции в СССР. (Об этом я узнал от Мюнценберга[190], который говорил, что под руководством Адлера выработан текст протеста, сведения эти Мюнценберг сообщил Димитрову.) Такие действия Адлера и других социалистов не могут способствовать упрочению сотрудничества компартий с социалистическими. Леон Блюм выразил совершенное удивление. Он об этом ничего не знает. На днях Адлер, действительно, был в Париже, у Леона Блюма было совещание с Адлером и Торесом (коммунист) по вопросу об избрании Бенеша президентом Чехословацкой республики и об использовании этого обстоятельства, принимая во внимание, что Бенеш — социалист. Но ни о каких протестах против правительства СССР речи не было. «А если бы и зашла речь, то я, — говорил Блюм, — первый был бы против и употребил бы все свое влияние, чтобы протесты не имели места».
Во всяком случае Блюм обещал немедленно узнать, в чем дело и «одернуть», если надо, своих коллег.
Вдруг, опять как-то задумавшись, Л. Блюм лирически спросил меня, знал ли я лично Ленина. Я ответил, что знал и что получал от Ленина иногда личные распоряжения. Принимал участие в совещаниях у него.
— А не приходилось ли Вам слышать суждения Ленина о созданном им III Интернационале?
— Нет, не приходилось.
— Может быть, из уст других товарищей Вы слышали высказывания Ленина по этому поводу?
— Вероятно, слышал. Но какие в точности, сейчас сразу вспомнить не могу.
— Видите ли, мне кажется, что Ленин до создания III Интернационала испытывал большие колебания, и, создав его, он моментами как будто переживал разочарование по этому поводу.
— Я, по правде сказать, поражен Вашим предположением. Интимных мыслей Ленина о созданном им III Интернационале я, конечно, не знал и знать не мог, но вся его деятельность, все написанное и сказанное им до создания III Интернационала и после свидетельствует о его непоколебимой и горячей вере в правильность и значимость созданного им. Ни у меня, ни у любого другого коммуниста нет никаких оснований думать, что было расхождение между написанным Лениным и III Интернационалом, мыслями, какие он высказывал и деятельностью, какую он осуществлял.
— Я лично думаю, — высказался Леон Блюм, — что если бы не был создан III Интернационал, то 10 лет тому назад во Франции была бы уже советская власть. Была бы она и в Германии. Расщепление движения рабочего класса помешало этому.
Я ответил Блюму, что едва ли марксисты могут предаваться мечтам, что было бы, если бы и т. д. Эти мечты выявлял Лев Толстой в своем послесловии к роману «Война и мир», когда писал: «Бессмысленно рассуждать о том, что было бы, если бы вместо весны была осень, а вместо осени весна». Ленин создал третий Интернационал потому, что партии второго голосовали за войну, предали рабочий класс — все это прекрасно изложено в речах Ленина и Сталина и в статьях наших журналов, газет, в книгах и пр.
— Конечно, — грустно добавил Блюм, — Ленин еще не ясно себе представлял тогда, что строительство социализма в одной стране возможно. Ваша партия это доказала. Сталин проявил себя как исключительный гений строительства и тактики современного коммунизма. Спорить не о чем. Социализм фактически в вашей стране строится. Это существенно изменило всю международную ситуацию и меняет ее каждый день. Это, именно это обеспечивает возможность согласия и сотрудничества между II и III Интернационалами. Я только еще раз хочу обратиться к Москве с простым товарищеским вопросом — нужен вам единый фронт для дальнейшего раскола рабочего движения или для действительного и длительного сотрудничества. Мне важен не официальный, а именно товарищеский ответ.
Весьма расстроенный, но с подчеркнутым теплом, Леон Блюм проводил меня до выхода.
От Блюма пошел без всякой цели. Магазины открыты. Покупал, зашел в залитый солнцем ресторан средней руки. Дешево. Аппетитно.
Дома, т. е. в отеле, укладывался.
30 декабряХлопоты последнего дня. Заботы о паспорте и билете. Пластинки. Выбрал, купил.
Опоздал к поезду, ушедшему в 17.40, ехал на другом, в 18.20.
В Страсбурге ночью нагнал тот поезд, что ушел в 17.40. Пересел в спальный вагон, в купе с очень разговорчивым, гостеприимным и комичным дипломатическим французским курьером.
31 декабряПришел к 11 ч. вечера в клуб Торгпредства встречать Новый год. Александровский — слишком гостеприимно меня встретил. Подозрительно. Или его тянут по делу Калымова[191], или что-нибудь мне уже напакостил. Между прочим, он (даже он!) говорит мне:
— Прямо не понимаю, как это вышло, что мы стали вдруг прославлять елку и, главное, в статье секретаря ЦК!
Потом, за столом его просили произнести речь. Он опять ко мне:
— Зачем речи, да еще полпреда: не люблю коммунистические обедни.
Откуда у него такой смелый тон? Он и речь говорил в таком «вольном» духе, возражая секретарю ячейки, который начал и кончил об энтузиазме строительства. Александровский говорил:
— Теперь нужно веселье, а не учитывание того, что мы делали и как мы сделали… Да здравствует елка… Впрочем, мы ее ненавидели раньше, а теперь она… веселье и да здравствует и все в таком духе…
Под конец вечера меня упросили декламировать. Я прочитал Зощенко «Искусство Мельпомены», «Кинодрама». И Чехова «В бане», «Хамелеон» и «Мыслители». Понравился больше Зощенко. Еще бы!
Тетрадь № 5
Нет, положительно каждый штрих нашей жизни достоин записи и описания. По этим записям молодое поколение будет изучать, как самовольно обходится с людьми безжалостная история.
1936 год
27 апреляВчера приехал в Москву. На вокзале сын, жена, сотрудники. Дома разборка вещей и раздача подарков. Сын мой — превосходный мальчик. Пленяющий и чарующий. Боюсь, что его нежной и впечатлительной душе будет трудно в жизни. Я все больше и больше боюсь за него. У меня одно стремление — как можно старательнее сделать все, чтоб дотянуть, когда он будет большой. Весь день провел в семье, вечером было семейство Бык (она весьма подозрительна и неприятна. Кажется, ничего не делает без выгоды для себя). Пришел неожиданно и Чернышев. Он, кажется, сдался и советски омещанился вполне. Слушали новые французские пластинки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
