Сбросила свое платье и Фима. Стараясь хоть как-нибудь помочь, она, чтоб не обрызгать Маряниного отца, осторожно спустилась в море — вода ей была почти по грудь — и стала ногой разрывать ракушу. Она была не везде в море, эта ракуша, которой рыбаки любят украшать землю перед своими домиками. Везде были песок да ил. Ракуша была только в некоторых местах, и шарановцы хорошо знали эти места.
Работали часа два без перерыва. Фима поддерживала снизу лопату, когда Маряна начала уставать, и помогала поднимать ее, а то и сама сыпала в сак горсти ракуши. Потом стала загребать ее лодочным черпаком.
Найдена была работа и для Локти. Он перебирал ракушу, выбрасывая ломаную. Наиболее красивые и редкие ракуши — голубоватые и розовые с волнистыми узорами, похожие на перламутр, — откладывал в сторонку, оттуда — в нос лодки, для себя.
— Перекур, — сказал отец и прилег в корму, накрыв лицо картузом. Треснутый козырек закрывал глаза и лоб, сам картуз — лицо, но всего лица спрятать не мог, и наружу торчала подстриженная рыжеватая борода.
Маряна с Фимой передохнули и пошли купаться.
Локтя заныл, просясь к ним.
— Ну, прыгай в воду, здесь мелко. — Фима поманила его рукой.
Он прыгнул и пустил пузыри, забарахтался, забился: вода ему была по брови, а плавать он не мог. «А еще дунаец! — подумала с грустью Фима. — Сейчас же буду учить. Я-то научилась, когда была года на два моложе его…»
Она подхватила братишку, подвела под живот ладонь, подождала, пока тот отфыркается, и отпустила:
— Плыви.
Потом Фима посадила уставшего Локтю в лодку, а сама с Маряной пошла поглубже, и они поплыли. Вода здесь была не очень соленая, но теплей, чем в Дунае, и плылось легко и приятно. Временами над морем пролетали большие черные бакланы, пристально вглядываясь в воду: искали рыбу.
Маряна плыла впереди; подмокшие на затылке волосы ее смешно слиплись. За ней неслась Фима. Она не жалела волос, мочила их в воде, ныряла и открытыми глазами смотрела на зеленоватое, переливающееся, все в бликах и белых пятнах дно. Потом Маряна легла на спину и раскинула по сторонам руки. Фима подплыла к ней.
— Ты вчера видала Аверю? — спросила вдруг Маряна.
— Нет, а что? — Фима насторожилась.
— А я думала, он сам к тебе заявится. Потом, когда я решила, что лучше не входить… Значит, побоялся. Чувствовал какую-то вину…
«Хочет, чтоб я рассказала ей все, — подумала вдруг Фима. — Интересно, говорил ли он ей, как просил у меня эту икону? Мне все равно. Возьму и расскажу…»
Маряна лежала на спине, смотрела в синее-синее небо, и ее слегка колыхала волна. Изредка струйки перебегали по ее ногам, сильным и загорелым, по животу, по шее, омывая выступавшую грудь.
И Фима все рассказала.
— А он тебе говорил что-нибудь про Алку?
— Ни словечка.
— Ну и правильно. Мужчина не должен уподобляться бабам базарным. И особенно про женщин плохое говорить не должен… Так вот, Алка, оказывается, все время торчала в палатках у этих туристов, особенно в красной, где жили Вера с Людой, выспрашивала их о последних столичных модах, о том-сем и, конечно, языком трепала про Шараново… И про Аверю наболтала, как он заметил Льва с фотоаппаратом и велел тебе бежать на заставу…
— Что ты говоришь? Почему ж я этого не знала?
— Я сама это узнала сегодня утром, когда Аверя забежал и рассказал обо всем… Говорит, спать не мог, держать в себе не мог это… Кто бы подумал, что все так обернется? Когда мне в райкоме комсомола поручали ваш отряд, я взялась не раздумывая: люблю быть на людях, веселье люблю, шум, смех, споры… А что оказалось? Как обернулось? Ох, не игра все это, оказывается, совсем не игра… Не травой надо быть, а солнцем…
Фима смотрела ей в глаза и все понимала. Даже холодок продрал по коже, пробежал по лопаткам, когда дошла до нее вся суть Маряниных слов. В мире есть трава и солнце: трава — в общем, хорошая и нужная — под ногами, солнце — вверху. Трава растет везде, где только можно, бездумно и беспечно. Есть люди, которые живут, как живется, без больших помыслов, мечтаний и целей, и есть другие люди, которые хотят добра и счастья для всех и сражаются за правду и честь. Жизнь этих людей излучает свет и радость, как само солнце, и надо быть только таким, только солнцем!
— Маряшка! — донеслось с лодки.
Маряна перевернулась со спины, и они поплыли к лодке.
Отец развязал сумку из-под противогаза, постлал на коленях вафельное, не первой свежести полотенце, разложил пучки зеленого лука с белыми головками, редиску. Потом нарезал на куски хлеб и принялся резать на дольки большого копченого шарана.
Спазма перехватила Фимино горло, когда она увидела все это: со вчерашнего вечера ничего во рту не держала! И есть ведь не хотелось.
Локтя сидел на носу, держа на ладошке раковину, и рассматривал дымчатый, лиловато-синий рисунок на створке.
Марянин отец смачно захрустел редиской; борода его так и ходила вся.
— А вас что, приглашать надо? — Маряна посыпала солью хлеб.
Первым подполз к полотенцу Локтя, ухватил дольку шарана и стал зубами срывать золотистую, в чешуе кожицу. Фима еще немного крепилась, потом и она придвинулась, застенчиво протянула руку и взяла копченый хвостик.
— Лук бери и редиску! — приказала Маряна.
После еды поменяли еще два места, выбирая самую крупную и красивую ракушку. Локтя до того втянулся в дело, что даже покрикивал на Маряну, когда на ее лопате оказывался один песок, выбрасывал за борт ракушечный бой.
— А про отца Василия ничего не знаешь? — вполголоса спросила Маряна.
— Откуда?
— Так вот… Это все от Авери… — полушепотом сказала Маряна, чтоб отец не слыхал. — Утварью закрытой церкви торгует… Четыре иконы вчера Льву продал…
— Что ты говоришь?! — воскликнула Фима и вдруг вспомнила пристань, подошедшую «Ракету» и Аверю, знакомящего попа со Львом, и вежливый разговор их.
— А туристы-то переругались насмерть, разъехались.
Локтя поднял на них чуть раскосые, как и у Фимы, глаза. Маряна вдруг спохватилась:
— Работай… Нечего подслушивать старших… Мало ли о чем мы хотим поговорить.
Локтя надулся:
— Я работаю… Ты не забыла, завтра нам опять дом обмазывать? Или сбежишь?
— Ох, этот дом! — Фима насупилась. — Когда же наконец станут у нас строить не из этого чертова ила?
— Сбежишь? — опять спросил Локтя.
— Это уж мое дело: захочу — сбегу, захочу — нет.
— Не сбегай, Фима, не надо, мама жаловалась с утра на поясницу и…
— Там видно будет. Работай.
Глава 10
А УТРОМ…
Фимины ноги вязнут в иле, она топчет крутую жижу, перемешанную с соломой, тяжело перебирает ногами. Груня, получившая в бригаде отгул, мажет во второй раз просохшие стены. Мать бросает ил из лодки на греблю.
Солнце взошло не так давно, и его косые лучи пробиваются сквозь заросли акации: эти деревья любят здесь сажать, и не только потому, что тут они хорошо растут, но и потому, что ствол у них твердый, тверже дуба, и всегда идет на жерди для каркаса дома — не поломаются, не подгниют.
Ил шуршит, чавкает, чмокает под Фимиными пятками, а сзади — шлеп-шлеп-шлеп — с материной лопаты слетают, сползают огромные темные лепешки…
Локтя снует по дому — готовит завтрак. Когда нужно будет, Фима позовет его, и они потащат груженые носилки к дому, и она тоже начнет мазать.
По телу бежит пот, щиплет глаза. Тупо ноют коленки.
Могла б отказаться: «Не хочу, и все». — «Уходи из дому вон!» — «Пожалуйста!» И она уйдет, обязательно уйдет! Это никогда не поздно. Но бежать она не хочет. Это самое простое. Странно, но именно сейчас, после всего, что случилось, какая-то сила удерживает ее здесь, дома.
Вдруг где-то совсем рядом Фима услышала ребячьи голоса. Все знакомые. Вот чуть сиплый голос Власа. Вот резкий — Акима. А вот тоненький — Ванюшки… Даже Аверя тут! И куда это они собрались всей гурьбой? Верно, куда-нибудь на экскурсию. А ее-то и не позвали. Думают, если у нее мать такая строгая, то она уж и уйти никуда не может…
Стукнула калитка, показался Влас:
— Приветик!
На нем донельзя изношенные штаны и видавшие виды брезентовые туфли; большой палец выглядывает из дыры. За ним — Ванюшка, Аким, Селька, Сергей, Лука, Нинка, Василь… А вот и Аверькина голова маячит, и все в каком-то грязном тряпье. Кое у кого на плече лопата.
Мать так и застыла в лодке с лопатой на весу, — ил капает на ноги. Фима замерла в месиве, точно ноги вырвать не может. Груня с лесов обернулась — никак не поймет, что такое. Локтя испуганно вытаращился из дверей дома…
— Батальон, смирно! — проревел Аверя.
Ребята с хохотом опустили лопаты.
Тогда Аверя, чеканя шаг, подошел к ерику, где в лодке стояла Фимина мать, поднес ладонь к виску и громогласно заревел:
— Товарищ начальник, строительный батальон номер один по приказу дружины средней школы города Шаранова в ваше распоряжение прибыл! — и так закатил, так чудовищно выпучил глаза, что оба дома, новый и старый, задрожали от хохота.
