– Небольшим пожарчиком? – догадался я.
– Небольшим! Вы тоже скажете. Выгорело полакра. Склад, косилки, аппаратура для радиоуправления, не осталось ничего, только угольки. Уильям говорил, что ни у кого не было сомнений, что это поджог. Страховая компания послала людей расследовать пожар. Было столько полиции. Форсайт не выдержал и один на один с Уильямом во всем признался.
Она вздохнула и немного помолчала.
– Ну, и что было? – спросил я.
– Ничего не было.
– Ничего?
– Ничего. Поджечь свое собственное добро не преступление. Уильям заплатил за все. Страховые затребованы не были. Он оплатил закладную с процентами и продал землю, на которой стоял сгоревший склад. Оплатил все контракты на никудышные косилки, только бы не было исков в судах. Вернул банку заем, опять же с процентами, чтобы спасти айвэновский садовый центр от продажи, поскольку тот был объявлен гарантией сделки. Все это влетело в такую копеечку, что трудно даже представить. Уильям поставил всех членов семьи в известность, что благодаря форсайтовской афере и его преступной проделке все они получат в наследство намного меньше, чем могли бы, если бы не Форсайт. После этого все перестали разговаривать с Форсайтом. Он стал плакаться по этому поводу Уильяму, и тот прямо сказал ему, что придется выбирать между бойкотом и тюремной камерой, да еще быть благодарным, что все так обошлось. Тогда Форсайт сказал, что это Кит велел ему сжечь склад. Кит назвал Форсайта лжецом. Но Уильям сказал мне, что, по-видимому, это правда. Он сказал, что Кит всегда говорил, что избавиться от чего-либо лучше всего, спалив все дотла.
«Вроде березового препятствия, – подумал я, – или трибун ипподрома».
– Вот! – проговорила она, словно сама поражаясь легкости, с которой принялась рассказывать. – Я же говорила вам! Я не чувствую, чтобы покойный Уильям стоял у меня за спиной и говорил, чтобы я замолчала. Как раз все наоборот. Мне кажется, он одобряет, мой дорогой, где бы он ни обретался.
Спорить с ней мне было ни к чему. Я произнес:
– Ну, Форсайт хоть был откровенный жулик. Никаких там изнасилований, наркотиков…
– Да, мой дорогой, такие вещи скрыть бывает много труднее.
Какой-то нюанс в ее голосе, что-то вроде затаенного удивления, заставил меня задать вопрос:
– Но все-таки возможно?
– Вы заставляете меня преступить клятву!
Но заход был определенно сделан, и ей явно хотелось поговорить на эту тему.
– Я им не скажу, – заверил я ее. – Я буду, как вы, хранить секрет – и никому!
Не знаю, поверила она мне или нет. Не знаю, в самом ли деле я собирался сделать то, что обещал. Но все равно это подтолкнуло ее продолжить рассказ.
– Так вот… это уже касается Ханны…
– И что же с ней было? – спросил я, когда Филиппа замолчала.
– Она росла злой, ожесточенной.
– Да, знаю.
– Полное отсутствие чувства собственного достоинства, понимаете, мой дорогой?
– Нет.
– Кит делал все, чтобы она не забыла, что ее бросила мать. Бедняжка Мадлен. Мадлен много плакала и говорила мне, что отдала бы все на свете, только бы у нее был выкидыш, но мы с ней тогда были слишком молоды и не знали, как устроить аборт… в те времена нужно было иметь связи, потому что семейный доктор ни за что не стал бы помогать вам. И вообще, кто бы взялся помочь молодой замужней женщине избавиться от первого ребенка? До Кита дошло, что она интересовалась этим, он в припадке ярости выбил у нее два передних зуба. – Она сделала большой глоток джина. – Уильям говорил мне, что Кит рассказал Ханне, что ее мать хотела прирезать ее. Вы можете этому поверить? Кит всегда отличался жестокостью, но сказать такое собственной дочери! Он хотел, чтобы Ханна возненавидела Мадлен, и так оно и было. Уильям говорил, что ради Мадлен пробовал полюбить Ханну, как следует воспитать ее, но Кит всегда был рядом, отравляя ее ум, и она никогда так и не стала милой девчушечкой. Уильям говорил, что она всегда была угрюмой и озлобленной.
– Бедная Ханна.
– Ну, так или иначе, но из нее выросла красивая девочка, но как-то по-своему красивая. Уильям говорил, что она чувствовала себя все более отвергнутой и начинала ненавидеть всех без разбора, а потом влюбилась в этого цыгана и позволила ему заниматься с ней любовью. – Филиппа передернула плечами и вздохнула. – Уильям говорил, что он был беспутным бродягой, судимым за мелкое воровство. Уильям говорил, что не понимает Ханну. Но все дело было в отсутствии чувства собственного достоинства.
– Да.
– Ну, и закончилось все, конечно, беременностью. А этот цыган прекрасно знал, как ему действовать. Он заявился к Киту и потребовал отступных, иначе он разнесет по всей деревне, что спит с его красавицей дочерью. Кит накинулся на него, сбил на землю, избивал ногами, и у того произошел разрыв почки.
«Черт возьми, – подумал я, – мне еще повезло».
– Кит сказал Уильяму об этом. Эта троица ребят всегда норовила заставить старика расхлебывать дерьмо. Уильям откупился от цыгана, и это обошлось в десять раз дороже того, что тот спрашивал у Кита первоначально.
– Жуть зеленая, – сказал я.
– Вот так и появился на свет Джек, и ему не удалось вырасти нормальным человеком. Ханна души в нем не чает. Уильям платил и платил без конца за его воспитание.
– Уильям рассказывал вам все это?
– Ну да, дорогой мой. Ну, не все за один присест, как я рассказываю вам. У него иногда случались моменты откровения. Он приходил ко мне, смертельно устав от них всех, и облегчал душу, мы немного выпивали джина, и – если ему хотелось, ну, вы знаете, мой дорогой – потом он говорил, что ему стало лучше, и уезжал домой…
Она вздохнула по далекому прошлому.
– Конрад, – неожиданно проговорила она, – много лет назад пристрастился к героину.
– Не может быть!
Филиппа кивнула:
– В молодые годы. В наше время молодежь знает, что им грозит, когда увлекаются наркотиками. Когда Конраду было двадцать, для него это казалось великим приключением. Так это объяснял Уильям. Они стали колоться вместе с другим молодым человеком, второй вколол себе слишком большую дозу и умер. Это было в университете. Как рассказывал Уильям, разразился дикий скандал, но он забрал Конрада оттуда, замял все и поместил Конрада в закрытую и очень дорогую клинику на лечение. Конрада он заставил написать письмо и описать все, что он чувствовал, и все, что видел под воздействием наркотика. Уильям не показывал мне, что написал Конрад, но письмо это все еще хранил. Он сказал, что Конрад вылечился, и гордился им. Но в университет Конрад не вернулся. Уильям держал его дома, в поместье.
Вот он, этот крючок, на котором Марджори держала Конрада. Даже по прошествии стольких лет Конраду не хотелось, чтобы стало известно о его юношеском проступке.
Филиппа допила джин и налила себе еще.
– Освежить ваш стакан?
– Да нет, мне хватит. Пейте, пейте. Я же весь в скобках.
Она рассмеялась и заговорила совершенно свободно и непринужденно:
– Когда Киту было приблизительно столько же лет, когда он был молод и красив, и еще до того, как он натворил все эти жуткие вещи, он отшлепал дочку одного из рабочих на ферме. Спустил трусики и отшлепал. Она не сделала ничего плохого. Он сказал, что ему хотелось узнать, как это будет. Уильям заплатил отцу девушки целое состояние – конечно, по тем временам, – чтобы тот не пошел в полицию. А ведь тут и не пахло изнасилованием.
– Все равно ничего хорошего.
– Как сказал Уильям, Кит получил урок. После этого он бил и насиловал только своих жен. А за это не наказывают.
Лицо у нее сразу посуровело, мое, наверное, тоже.
– Простите, мой дорогой, – промолвила она. – Я любила Мадлен, но прошло уже целых сорок лет. И она сумела выбраться из этого, снова выйти замуж, родить вас. Уильям говорил, что Кит никогда не простил ей, что она презирала его.
Возможно, потому, что я никак не мог выбросить это из головы, я проговорил:
– Вчера Кит сказал, что обязательно прикончит меня. Прошло уже столько лет, сорок, а он все еще хочет поквитаться.
Она озабоченно посмотрела на меня.
– Он в самом деле так сказал?
– Да.
– Но, мой дорогой, вы не должны недооценивать его. Он очень вспыльчив. Что вы собираетесь делать?
Я видел, что ею руководит больше любопытство, нежели забота обо мне, в конце концов, речь шла не об ее жизни или смерти.
– От одного моего вида он приходит в бешенство, – сказал я. – Можно было бы просто уехать. Уехать домой. Положиться на судьбу, может быть, он и не кинется за мной.
– Дорогой, вы принимаете это слишком легко.
Я и сам почти не спал эту ночь, думая про тоже, но ответил с очень беспечным видом:
– Возможно, потому, что все это так не похоже на настоящую жизнь, как будто это происходит с кем-то другим, то есть я хочу сказать, что как-то непривычно обсуждать, убьют тебя или нет.
– Очень хорошо вас понимаю, – сказала она. – Так что… вы уезжаете?
