Джон подумал о старике. За последнее время Орво стал нелюдим и редко захаживал к Джону. А если и заходил, то все чаще говорил о своих недугах, о том, что в груди у него поселился какой-то зверек, который иногда по ночам будит его голодным писком. «Ест он мне нутро», – говорил Орво и начинал кашлять. Кашель сотрясал все его похудевшее, постаревшее тело, когда-то казавшееся Джону вырезанным из необычайно крепкой породы дерева. По словам Орво выходило, что ему немногим более пятидесяти лет, а выглядел он на все семьдесят. Да, нелегка здесь жизнь, и год, прожитый на берегу Ледовитого океана, стоит двух, а то и трех лет, проведенных, скажем, на берегу Онтарио.
– Атэ, смотри, лахтак, – громким шепотом Яко отвлек Джона от печальных размышлений.
Большая лоснящаяся круглая голова бесшумно плыла впереди байдары. Издали она казалась человеческой, особенно глаза – большие, черные, выразительные, заполненные такой глубокой мудростью, что в них невозможно долго смотреть. Время все лечит, даже такие раны, которые кажутся пожизненными отметками на душе и на сердце. Давно уже упоминание о лахтаке не будит у Джона тех страшных воспоминаний об ужасах, пережитых им, когда он тащил по припаю зашитого в лахтачью кожу умирающего Токо.
Теперь Токо снова пришел. Пришел в образе нового человека, которого выносила под своим добрым сердцем Пыльмау в самые тяжелые и мрачные дни трудной зимы. Да и зима уже не кажется такой темной с высоты сегодняшнего дня, который сулит сытые зимние вечера, когда в небе резвится и играет полярное сияние. И даже бушующая пурга, потряхивающая моржовые покрышки яранг, кажется приятной музыкой, музыкой, оправдывающей человека, сидящего в теплом пологе в окружении близких или предающегося слушанию далеких и туманных преданий. Сытость, уверенность в завтрашнем дне и долгий сон, когда начинает наползать зимний, пронизывающий туман. Уходишь в этот сон в самом начале тумана, а когда просыпаешься – уже занялся новый день и даже виден краешек зимнего солнца, крадущегося за горизонтом в долгой погоне за убегающей зимой.
Размышления прерывались лишь короткими командами Тнарата, который указывал Джону, куда поворачивать рулевое весло. Но команды были редки, и над огромным простором лишь звенели капли, скатывающиеся с лопастей весел, и скрипели ременные уключины древнего судна, несшего на корме последнее изобретение человека, которое заменяет ему руки, – бензиновый подвесной мотор фирмы «Дженерал моторс».
– Вижу парус!
Весла застыли над водой, затих скрип ремней.
– Корабль идет, на наш берег, – добавил Тнарат, приложив к глазам козырьком большую плоскую рукавицу из нерпичьей шкуры.
– Достаточно ли далеко отошли от берега, чтобы заводить мотор? – осведомился Джон, вынимая из воды рулевое весло и готовясь опустить вместо него винт и руль подвесного мотора.
Тнарат поглядел на берег, на далекое лежбище, которое отсюда казалось лишь неприметной узкой темной полоской, такой же, как и прочие галечные отмели на всем побережье Ледовитого океана. Байдара отошла далеко (очевидно, здесь было течение от берега, помогавшее гребцам), моржей уже нельзя было различить.
– Сейчас самый громкий звук для них – шум прибоя, да и сами они не молчат, – сказал Тнарат, отнимая от глаз рукавицу. – Не услышат.
Он перебрался с носа на корму, чтобы помочь Джону завести двигатель.
Остывший мотор долго не заводился. Он брезгливо отряхивался от прикосновения и молчал.
Вспотевший от усилий расшевелить сонный мотор, Тнарат передал заводной шнур Джону.
А корабль тем временем неумолимо приближался. Уже можно было разглядеть потемневший от воды такелаж и поцарапанный льдами корпус. Отчаянным усилием люди на байдаре пытались завести мотор. От Джона шнур перешел снова к Тнарату, от Тнарата к Гувату. Этот с таким усердием дернул два раза, что вздрогнула вся байдара. Но, к удивлению и удовольствию всех, мотор заревел, и Гуват, чудом перескочив в тесной байдаре через Тнарата и Джона, очутился на своем месте.
Байдара неслась к кораблю, как птица на взлете. Тугая вода плавно ложилась под днище, которое чуть подрагивало. Под полупрозрачной моржовой кожей хорошо была видна бегущая зеленая гладь воды.
Корабль вырастал на глазах. Прошло всего несколько минут, и Тнарат стал понемногу сбавлять газ. Корабль лег в дрейф.
Это была шхуна Канадского морского ведомства «Веаr», идущая с острова Врангеля вместе с остальными уцелевшими членами команды раздавленного в январе 1914 года «Карлука».
На мостике Джон увидел капитана Бартлетта, тот тоже узнал Джона и с радостью крикнул:
– Хэлоу, мистер Макленнан! Я очень рад видеть вас в добром здравии. Прошу вас подняться ко мне на палубу.
Шхуна низко сидела в воде, и людям с байдары ничего не стоило перебраться на борт деревянного судна, не прибегая к помощи штормтрапа. Ступив на палубу и еще раз поздоровавшись с капитаном Бартлеттом, Джон огляделся и, не находя рядом с собой Яко, обернулся.
Мальчик стоял в байдаре и широко раскрытыми глазами, в которых виднелись и страх, и любопытство, глядел на белых, на их большой деревянный корабль, в котором, наверное, могли разместиться все жители Энмына вместе с собаками. И было еще неожиданно возникшее открытие, которое сразу отдалило его от отчима: встав рядом с капитаном, атэ Сон вдруг сделался таким же далеким и недоступным, непонятным и странным, как и все эти белые люди, столпившиеся на палубе и с любопытством разглядывавшие прибывших на моторной байдаре туземцев, Сона в его чукотской одежде и маленького мальчика, который в страхе вцепился в борт кожаного судна.
– Иди сюда, Яко! – позвал Джон.
– Я боюсь, Сон, – с дрожью в голосе признался Яко, назвав отчима по имени, а не атэ, как обычно.
– Иди сюда, сынок, я тебе помогу подняться, – спокойно и твердо произнес Джон и протянул мальчику такие знакомые с самого далекого детства кожаные напястники. Яко долгие годы был уверен, что отчим его таким родился: без пальцев.
Превозмогая страх и стараясь унять противное щекотание где-то под коленками, Яко повиновался и, поднявшись на палубу, стал рядом с отчимом.
– Мой сын, – сказал Джон. – Его зовут Яко.
– Очень рад вас снова увидеть, – с серьезным видом сказал капитан Бартлетт и протянул руку.
Яко никогда не приходилось здороваться по обычаю белых людей, разве только в играх, когда приходилось изображать белого человека, но тут пришлось проделать это всерьез. Ладонь у капитана была твердая, как рукоять копья.
Капитан Бартлетт пригласил всех в тесную кают-компанию.
Вестовой подал на стол кофе, ром, а для Яко сладости. Капитан радушно угощал и рассказывал о трудном пути к острову Врангеля.
– Мы уже отчаялись и решили, что и в этом году нашим несчастным товарищам придется провести еще одну зимовку. Но в один прекрасный день льды, сбившиеся у берега, раздвинулись, и нам удалось на шлюпке высадиться и забрать наших друзей. Эпопея «Карлука» закончилась сравнительно благополучно, но наш шеф Вильялмур Стефанссон вынашивает уже новый план экспедиции, намеревается колонизировать остров, создать там постоянное поселение…
– Разве остров Врангеля принадлежит Канаде? – осведомился Джон, прихлебывая разбавленный ромом кофе.
– Мне трудно сказать что-нибудь об этом определенное, – ответил капитан Бартлетт, – но древнее правило гласит, что земля принадлежит тому, кто на ней живет. А насколько мы могли убедиться, остров Врангеля в настоящее время необитаем, и владеть им будет та страна, которая колонизирует его.
– Сомневаюсь, чтобы русское правительство отнеслось к этому спокойно, – возразил Джон.
– Русское правительство сейчас занято войной в Европе, – ответил капитан Бартлетт. – Эти северные окраины являются для него лишь обузой. Вспомните продажу Аляски.
Чукчи с почтением слушали незнакомый разговор двух белых, и для энмынцев было несколько непривычно видеть своего земляка Сона в положении человека, обсуждающего какие-то, должно быть, очень важные дела. Может быть, они говорили о том, что нынче ледовая обстановка очень благоприятствует мореходству: давно покрылись снегом вершины дальних гор, а морского льда вблизи берега все еще нет, и лишь при северном ветре появляется на горизонте белая полоска, которая вскоре исчезает.
В конце беседы капитан Бартлетт выразил пожелание приблизиться к берегу и набрать воды из водопада, обрушивающегося в море милях в двух восточнее Энмынского мыса.
– Набирайте воды сколько вам нужно, – ответил Джон, – но мои друзья и я просим не пользоваться двигателем и не очень шуметь. Особенно прошу не стрелять: мы бережем моржовое лежбище. Это наша единственная надежда на спокойную зиму. Если кто-то спугнет животных, мы останемся на всю долгую зиму без пищи и топлива.
– Мы учтем ваши пожелания, – вежливо ответил капитан Бартлетт и велел поднять паруса.
