Даже Петр не смог полностью игнорировать традицию в создании своего нового города. Так, в 1710 году там был основан монастырь Александра Невского (знаменательно, что святой, которому он был посвящен, был при жизни князем-воином, а не монахом). Но дух и тон жизни в С.-Петербурге были отличны от таковых в любом другом российском городе. Скоро прибыли различные группы людей, чтобы преобладать в различных частях города, — рабочие Адмиралтейства на Адмиралтейском острове; квалифицированные рабочие и солдаты на Городском острове; землевладельцы и крестьяне на Васильевском острове; но общество, по причине явной новизны и незнакомого окружения, имело тенденцию быть более открытым и составляло большую смесь классов, чем было обычно принято в России. Иностранцы были более заметны, чем где-нибудь еще в стране, и иностранные влияния были более сильными и распространенными. Обосновавшихся здесь активных сторонников и сотрудников Петра было намного больше, чем в Москве; и присутствие в новой столице большей концентрации владетельных людей, благосклонных к идеям и стремлением царя и восприимчивых к иностранным влияниям, придавало С.-Петербургу уникальную атмосферу.
Это отражалось и в географической структуре города. Он был первым в России городом, построенным по плану, Петр требовал, чтобы улицы были широки, прямы и вымощены камнем. Здания должны были быть построены вдоль улицы, а не стоять позади нее во внутренних дворах, как было принято традицией в других российских городах. Таким образом, был воздвигнут непрерывный фасад, что производило большой эффект на зрителя. Должны были использоваться камень и кирпич, по крайней мере для более важных зданий, чтобы уменьшить вездесущий риск пожара. Указ от октября 1714 года запретил новое строительство из камня повсюду в России, кроме как в С.-Петербурге, и это настолько строго контролировалось, что такое строительство в Москве, где до настоящего времени Петр поощрял это, было немедленно остановлено. Все же имелись пределы тому, что могло быть достигнуто. Даже со смертью царя в новой столице все еще преобладали деревянные здания и пожары были часты. Тем не менее его страстное желание украшать свое новое творение любым возможным способом очевидно. В 1711 году Петр имел образцово построенный дом и приказал, чтобы жители копировали его при строительстве своих собственных домов. В 1714 году было приказано, чтобы здания соответствовали стандартным образцам, составленным официальными архитекторами, по одному образцу для членов каждого социального класса, в то время как в следующем году запрещалось всякое строительство, если оно не следовало планам, одобренным правительством. Усилия такого рода унификации скоро сошли на нет: здания по всему городу стали различными по внешнему виду, как в других российских городах. Однако в одном примечательном отношении, в своем упорядоченном плане улиц, С.-Петербург четко выражал факт, что он был создан преднамеренно, а не вырос сам по себе. Весьма честолюбивая схема, составленная в 1716 году французским архитектором Леблоном, которая придала бы городу изысканную, но нереалистическую овальную форму, не была выполнена; но и это — проявление сознательного планирования, которое казалось таким важным в ранней истории города.
В строительстве и украшении нового города иностранцы играли ведущую роль. Подсчитано, что по крайней мере 1000 экспертов и ремесленников из Западной Европы работали в различном качестве, чтобы создать С.-Петербург: их присутствие отражено в том факте, что к 1717 году город уже имел три лютеранские церкви и одну католическую. Его положение окна, через которое западноевропейские влияния могли бы проникать в Россию, самоочевидно. Архитекторы, такие как швейцарец Николас Фридрих Гербель, немцы Готтфрид Шедель и Георг Иоганн Маттарновы, или итальянец Доменико Трезини; скульпторы, живописцы, садовники и другие опытные художники и ремесленники из многих стран (особенно из Франции), вместе с подневольными русскими и позднее со шведскими пленными после войны, ко времени смерти Петра сделали С.-Петербург в его своеобразии одним из чудес Европы. Имелось и еще одно достижение, возможно, самое поразительное из всех, которым город навязывал высшим сословиям российского общества западноевропейские манеры и ценности. Новая столица предприняла первые серьезные попытки улучшить положение русских женщин, вывести их из уединения, в котором, по крайней мере среди землевладельцев и состоятельных классов, они пребывали так долго. Уже в марте 1699 года женщины появились публично на обеде, данном Петром в Москве в честь представителя герцога Бранденбургского, и затем приняли участие в танцах. Это, однако, было расценено как «большой отход от российских обычаев» и в течение последующих двадцати лет Петр продвинулся не намного дальше в этом направлении. Тогда в указе от декабря 1718 года он приказал учреждать «ассамблеи» в своей новой столице. Эти собрания чиновников, офицеров и даже торговцев проводились, как правило, три раза в неделю в течение зимних месяцев и предлагали разнообразие различных развлечений — танцы, шахматы, шашки и курение. Указом царя устанавливалось, что они должны посещаться женщинами, сопровождающими приглашенных мужчин; это обязательное присутствие женщин было полным разрывом с московской традицией, одним из самих острых, когда-либо сделанных Петром. Вне того узкого круга в С.-Петербурге и позже в Москве, на который распространялись «ассамблеи», положение женщин, однако, осталось неизменным: изменять его в соответствии с указом было вне власти любого правительства, даже если было реальное желание сделать это. Даже в официальном обществе С.-Петербурга одно дело было одеть женщин в иностранное платье и «выставить» их напоказ, грубо подражая западноевропейским манерам, но совсем другое — придать им уверенность в себе, чтобы позволить воспользоваться преимуществом новой ситуации. Иностранные наблюдатели заостряли свое внимание на этом. Вебер указывал, что они «действительно кажутся совершенно хорошо одетыми по иностранной моде; но в беседе с незнакомцами они не могут никак победить свою врожденную робость и неуклюжесть»[126]. Представитель Гольштейна, Берхгольц, жаловался в своем дневнике, что «не только никто не может беседовать с ними, но почти невозможно сказать хоть одно слово им; когда они не танцуют, они все сидят, как если бы они были глухи, и не делают ничего, как только смотрят друг на друга»[127]. В известном смысле, таким образом, собрания Петра были немногим больше, нем просто проявлением любопытства; но все же они снова показывают степень, в которой он был подготовлен, чтобы порвать с московской традицией.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
