Офицер, повернулся, резко взорвав снег каблуками сапог, и двинулся вверх по улочке, стиснутой с двух сторон клещами бараков. Мы —вслед за ним, неумело укорачивая шаг, натыкаясь на впереди идущего. За моей спиной дышал автоматчик, слева и справа от колонны шагали два его товарища.
Мы проследовали мимо памятника рабочему и колхознице и очутились перед той самой шестиколонной аркой, за одну лишь попытку приблизиться к которой я получил прикладом от Сосо.
— Стой, — крикнул офицер.
Колонна замерла.
Дежурившие у арки стрелки ухватились за цепи, приваренные к чугунным воротам. Потянули… Ворота медленно распахнулись. Вслед за офицером, «номера» по двое стали проникать в сердце Цитадели, последними (как всегда) вошли мы с Борисом.
Черт подери, неужели все это —ради нас? По обе стороны широкой площадки, заканчивающейся колончатым дворцом с золотистым шпилем, выстроились стрелки в полном обмундировании. На белом теле дворца —ярко-зеленое пятно; когда мы приблизились, я понял, что это плакат: странного вида юноша держит у щеки мобильный телефон; и надпись: «Будущее зависит от тебя». На длинных флагштоках позади стрелков трепещут на ветру красные тряпки. Посреди площадки —нечто вроде эшафота, только без виселицы и пня. На эшафоте —вроде как кресло с высокой спинкой (пустое).
Коротышка —офицер, кажись, оробел не меньше нас, претендентов. Он, заикаясь, доложил стоящему у эшафота лысому особисту (черный кожаный плащ, значок-пасть) о прибывшем мясе.
— Прекрасно, — кивнул особист.
Похоже, здесь все чего-то (или кого-то) ждали. Напряжением ожидания сгущался воздух. Особист нервно сжимал что-то в кармане. Не иначе, рукоять пистолета.
Со стороны белого дворца раздалось тарахтенье, переходящее в механический кашель. На площадку выехал черный автомобиль, и на высокой скорости помчался на нас. Когда казалось, что сейчас наша колонна будет втоптана в ледяную корку, раздался визг тормозов, и машина замерла прямо у эшафота. Передняя дверца распахнулась. Моложавый особист спрыгнул вниз, и тут же принялся орать лысому коллеге, чтобы тот очистил пространство перед эшафотом.
Лысый, в свою очередь, заорал на приведшего нас коротышку —офицера.
— Подай назад, — бледнея, крикнул офицер.
Мы отодвинулись шагов на двадцать ближе к воротам.
Обе задние дверцы машины отворились. Я смотрел во все глаза. Из темного нутра вылезли два черных особиста. Один из них держал в руках винтовку со снайперским прицелом.
Особисты настороженно осмотрелись. Кругом была тишина. Мне показалось, что я слышу неровное дыхание стоящих в шеренгах стрелков. Особист, который с снайперкой, наклонился к заднему сиденью, и что-то сказал (значит, в машине есть кто-то еще).
Сначала показался остроносый сапог с золотистой пряжкой над каблуком, затем —край красной ткани.
Статный мужик в красном, расшитом золотыми узорами, плаще с явным удовольствием распрямил могучую спину, тряхнул рыжей копной волос (почти такой же, как у Марины). Длинная рыжая борода схвачена у подбородка золотым кольцом и оттого напоминает рыбий хвост; на груди —массивный блестящий медальон в виде креста; на поясе —самурайский меч без ножен.
«Сущий попугай», — мелькнула крамольная мысль.
«Попугай» поднялся по скрипящим деревянным ступеням на эшафот, опустился в кресло. Охранники последовали за ним. Снайпер тут же вскинул винтовку и принялся процеживать через прицел не только наши ряды (претендентов), но и шеренги стрелков.
Возбуждение охватило меня. Кто этот рыжий? Уж не Лорд-мэр ли?
Точно прочтя мои мысли, особист, подойдя к краю эшафота, закричал:
— Приветствуем носителя креста, главу ОСОБи, отца Никодима!
Стрелки загудели —трудно понять —приветственно или неодобрительно.
Так вот значит, кто он, наш красный «попугай». Глава ОСОБи… Не участвовал ли этот ублюдок в допросе Марины? До эшафота шагов двадцать пять, не больше, если вырвать пистолет у коротышки-офицера… Снайпер может и не успеть…
Перед моим внутренним взором возникло грустное лицо Христо, я вспомнил его слова: «Тогда напрасны все те жертвы и муки, что принесли возрожденцы на алтарь нового мира. В том числе, напрасны муки Марины…». Он прав, наш учитель Христо, тысячу раз прав: месть —это утеха слабака; сильный не мстит, сильный —творит новый мир. Я буду, я хочу быть сильным!
Отец Никодим лениво поднялся с кресла, сделал шаг к краю эшафота. Тусклое солнце блеснуло в рыжей гриве.
— Претенденты на славную должность стрелка Армии Московской Резервации, — голос «носителя креста» был хриплый, как у алкаша. — По поручению Лорд-мэра…
— Служу Лорд-мэру! — отозвались стрелки.
— Я прибыл в Цитадель со Второй Военной Базы, чтобы участвовать в ежегодных рождественских испытаниях. Я отвлекся от важных дел не для того, чтобы смотреть на петушиные бои. Надеюсь, вы покажите все, на что способны, и те, кто выстоит, станут стрелками. С рождеством.
Отец Никодим вернулся в свое кресло. Особист дал отмашку офицеру: «Начинайте».
Шеренги стрелков подались в стороны, пропустив на площадку человека в черной маске. Остро отточенный топор поблескивал у него в руках. Палач остановился рядом с офицером. Что-то подсказывало мне, что он будет сегодня отнюдь не второстепенным действующим лицом.
Офицер кивнул палачу и выкрикнул:
— Номер один, номер два.
Претенденты вышли на свободное место и замерли друг напротив друга.
— Ну? Чего встали, как столбы?
— Что мы должны делать?
Пожал плечами «номер один».
В рядах стрелков послышались смешки. «Номер два» соображал быстрее. Разбежавшись, он въехал обеими ногами в живот противника. Тот вскрикнул от неожиданности и, потеряв равновесие, упал на спину. «Номер два» рванулся к нему и принялся бить лежащего, метя тупым носком ботинка в голову. Когда стало ясно, что «номер один» уже не сможет продолжить поединок, офицер крикнул:
— Довольно.
«Номер два» встал обратно в строй, самодовольно ухмыляясь. Офицер подошел к «номеру один», дотронулся рукой до шеи.
— Живехонек, — коротышка повернулся к палачу. — Твой выход.
Палач навис над лежащим претендентом, поднял топор, примерился… Нечеловеческий крик взорвал барабанные перепонки. Под хохот стрелков, «номер один» вскочил на ноги и побежал по плацу, орошая снег кровью из перерубленной по локоть руки. Он рухнул лицом в сугроб рядом с воротами и остался лежать в таком положении.
— Вам присвоен статус «непретендент», — вызвав новый шквал хохота, сообщил «вдогонку» офицер.
Я бросил взгляд на отца Никодима: тот смеялся, скаля белые зубы.
Это был пир жестокости. Претенденты по двое выходили вперед и, после короткой (или длинной) схватки, победитель, пошатываясь, вставал обратно в строй, а побежденному палач присваивал статус непретендента. Снег дымился от теплой крови. Ее запах щекотал ноздри, вызывая тошноту.
Стрелки в шеренгах скалили зубы, бряцая оружием, орали.
Мне вспомнились Джунгли, дерущиеся твари. Кажется, даже животные не являли такого зверства, как эти люди…
— Номер тридцать один, номер тридцать два.
Я встряхнул головой и шагнул вперед. Напротив меня замер тридцать первый номер.
Лицо Бориса изменилось за то время, что мы провели на этом плацу. В нем появилась угрюмая решимость.
Заорав, Борис кинулся на меня. Сцепившись, мы покатились по снегу. Короткий удар под дых сбил дыхание, но, изловчившись, я заехал коленом в пах противнику. Его хватка ослабла; я вскочил на ноги. Борис, щурясь от боли, занял выжидательную позицию. Я тоже не спешил нападать.
Стрелки загудели.
Борис приблизился, держа кулаки у лица. Я сумел устраниться от направленного в висок удара и, упав на снег, что есть силы, въехал носком ботинка ему по колену.
Борис закричал, боком упал на снег. Попробовал подняться, но левая нога не послушалась. Борис снова закричал, перекатился на спину, скрежеща зубами от боли.
Я встал в строй, стараясь не смотреть на Бориса.
Офицер кивнул палачу.
— Стой! — раздалось со стороны эшафота.
Отец Никодим сбежал вниз по ступеням.
— Отдохни, братец, — сказал он палачу. — Я желаю сам наказать тридцать первого.
Отец Никодим вынул из-за пояса меч и направился к Борису. Я не желал на это смотреть, но и не в силах был отвернуться.
Полоска стали сверкнула в тусклом луче солнца… Что сделал этот ублюдок? Посмотрите, что он сделал! Он не имел права. В Уставе это не прописано.
Ряды стрелков довольно загудели, наблюдая, как покатилась по плацу голова Бориса.
Отец Никодим вытер меч об одежду мертвеца, ленивым движением вставил его в кольцо на поясе. Вблизи он казался великаном.
Притихшие стрелки смотрели на отца Никодима, как на сошедшее с небес божество.
Твердым шагом отец Никодим снова взошел на эшафот, но в кресло не сел.
