— Ты же знаешь, что твое присутствие или отсутствие ничего не меняло.
Белл пожала плечами:
— Теперь мне уже все равно. Абсолютно.
— Я хочу кое-что знать. Если тебе все равно, то можно спросить.
— Спрашивай. — Она с улыбкой посмотрела на меня. — Отвечать-то я не обязана.
— Ты, — я тщательно подбирала слова, — хотела убить Козетту? То есть планировала с самого начала?
— Я вбила себе в голову, что она умрет естественной смертью.
— А после того, как узнала, что не умрет?
Белл не скрывала презрительной усмешки:
— Планировала? То есть составляла план? Ты прекрасно знаешь, что нет.
— Но Белл, — возразила я, — разве все твое пребывание в «Доме с лестницей» не было планом?
— Я имею в виду убийство. Я это делаю, — в ее словах звучала гордость, словно речь шла о добытом тяжелым трудом навыке, — под влиянием минуты. Даже Сайласа… Я часто думала об этом, но планировала не больше пяти минут. Только когда становится совсем уж невыносимо, или я… чего-то очень, очень хочу.
Она встала, подхватив маленького кота. Большого, который по-прежнему лежал на телевизоре, Белл взяла по дороге, перекинув через вторую руку. Это уже вошло у нее в привычку, когда она удалялась к себе в комнату — на ночь или отдохнуть.
— Обедать не хочу. Пойду, прилягу.
В черной одежде, с пучком пепельных волос, с двумя котами в руках, похожими на живые боа, она выглядела очень странно, и если бы не трагическая худоба, то можно было бы сказать, даже комично.
Здесь, в доме на Макдуф-стрит, ее комната тоже находится над моим кабинетом. Так уж вышло, что именно там осталась свободная комната. Разница — не единственная — состоит в том, что к ней ведут шестнадцать ступенек, а не сто шесть. Сидя за письменным столом, я слышу лишь негромкий скрип пружин под тяжестью Белл, звук, похожий на тяжелый вздох. Коты некоторое время побудут с ней, а после того, как она заснет, вылезут в окно, спрыгнут на шиферную крышу кухни и начнут охотиться на скворцов. Просыпаясь, она никогда не находит их в комнате.
В то последнее Рождество я скучала без звуков над головой, без скрипа 104-й ступеньки под ногой Белл, спускавшейся по лестнице, даже без бормотания телевизора, который теперь, после смерти Тетушки, Белл смотрела одна. Дом был полон народа. Появилась Диана Касл с новым бойфрендом; Бригитта, которая хотя и попала в неприятную историю, вернулась не одна, а с парнем, представив его своим двоюродным братом. Танцоры и Уолтер Адмет уходили домой только на ночь. Гэри, Фей, Мервин, Мими и Риммон по-прежнему жили в доме. Козетта не позволила гостям занять спальню Белл, считая, что так поступать не подобает, и поэтому ее племяннице, дочери Леонардо, пришлось спать на диване в телевизионной комнате. Пытавшийся соблазнить племянницу Риммон рассказал ей, что на диван положили мертвую Тетушку, но добился лишь того, что девушка сбежала из дома.
Однако времена грандиозных вечеринок и многолюдных пирушек в ресторане миновали. Если Козетта и Марк шли куда-нибудь ужинать, то исключительно одни. Без каких-либо признаков сатурналий, без вечеринок, больше похожих на оргии, в доме воцарилась атмосфера возвышенной любви. Вопреки распространенному мнению, зима более сексуальный сезон, чем лето, время спален с зашторенными окнами, мягких диванов и искусственного тепла, когда холод остается снаружи, а тепло удерживается внутри; время увядающих, укорачивающихся дней и долгих, долгих ночей. Все это чувствуется острее, если у тебя никого нет, а тогда Робин еще не принадлежал мне — по крайней мере только мне. Наверное, в «Доме с лестницей» еще никогда не было столько любовников одновременно.
Представьте, как это выглядело. Во-первых, между Гэри и Фей, которые долгое время были просто соседями по дому, вспыхнул бурный роман. Они каждый раз расставались навсегда, а потом чудесным образом воссоединялись. Диана и Патрик, чья любовь только расцвела, проходили стадию прикосновений и страстных взглядов и, похоже, были не в силах выносить расставание, случавшееся каждый раз, когда плоть разъединялась с плотью. Бригитта и ее «кузен», смешливая парочка, выглядели сущими младенцами, которым объятия были нужны не меньше секса. Мервин и Мими обладали редким для пар качеством — для них все остальные люди значили вполовину меньше, чем партнер. Из всех любовников, которых я тогда знала, только они до сих пор вместе. Я видела их пару месяцев назад: они шли по Норт-Энд-роуд, держась за руки; другой рукой Мими держала мальчика лет восьми, а Мервин — девочку лет шести. Я помахала им, но они меня не видели.
И разумеется, Марк и Козетта. Увидев их вместе, вы бы ни на секунду не усомнились, что они влюблены, причем он не меньше, чем она. Марк и Козетта вели себя гораздо пристойнее остальных пар. Не прятались по углам, почти до боли прижимаясь друг к другу, когда кости вонзаются в плоть, губы жадно впиваются в такие же страждущие губы и язык, пальцы вгрызаются, словно пытаясь найти и понять сущность, вызывающую желания и рождающую любовь. Я замечала лишь прикосновения рук или пальца к щеке. В их возрасте труднее сохранять достоинство, к чему они, казалось, стремились изо всех сил. В их возрасте? Марк был всего на год старше Патрика, возлюбленного Дианы. Но если Козетта словно молодела, чтобы приблизиться к нему, он становился старше, догоняя ее. И дело не во внешности — Марк сохранил свою славянскую красоту, стройную и прямую фигуру, — а в манере держать себя, не утратив грации. Теперь он казался более степенным и рассудительным.
Они не были любовниками в том смысле, в котором мы употребляем этот термин. По крайней мере, я так думаю. Конечно, Козетта куда-то ходила с ним; они отсутствовали по нескольку часов и, вполне возможно, бывали совсем не в кино, театрах или ресторанах. Например, в квартире Марка в Брук-Грин. Но я убеждена — и тогда тоже не сомневалась, — что ничего подобного не происходило. У себя, в «Доме с лестницей», Козетта до известной степени находилась под присмотром. Естественно, я не говорю, что кто-то вмешивался в ее жизнь, например, пытался остановить ее, но скрыть что-либо было невозможно, все бы сразу узнали. Странная ситуация. Дом был полон влюбленных, и по ночам в одиночестве оставалась только я, любовь пропитывала атмосферу, словно всепроникающий аромат духов, томный, нежный и почему-то лишающий сил, но Козетта, влюбленная сильнее, чем все остальные, буквально умиравшая от любви, оставалась неудовлетворенной, будто вернув себе девственность.
Я размышляла об этом — и не могла понять, почему. Она с готовностью ложилась в постель с Айвором и, если уж на то пошло, с Риммоном, с мужчинами, которые ей были почти безразличны, которых она воспринимала как временных. Но каждый жест, каждое слово, произнесенное в присутствии Марка или в его отсутствие, свидетельствовали о ее любви к нему. Ее нельзя было назвать ни холодной женщиной, ни моралисткой, строго следующей предрассудкам своей юности; довольно часто она повторяла, что любовь для нее — нечто такое, что нужно употреблять как можно быстрее. Или это Марк медлил? Но если ему нужна была не она, то что? Я осталась в одиночестве, ни для кого не была главным человеком на свете и утешала себя тем, что наблюдала за ними, за их отношением друг к другу — надеюсь, скрытно. Естественно, я ревновала к Марку. В сердце Козетты он занял мое место, что не удавалось ни одному из его предшественников. Вот ответ тем, кто убежден, что я сама была в него влюблена…
Долгое время я убеждала себя, что Марк ухаживает за Козеттой не из-за денег. Просто так получилось, что у нее есть деньги, много денег, однако Марк любит ее и хочет быть с ней независимо от того, богата она или бедна. Так я думала. Но кто платил за все съеденные ими ужины, за все спектакли, которые они посмотрели? У него по-прежнему не было работы и перспектив ее найти. Я помню, как Айвор просил денег в ресторане и однажды передал чек Риммону — на наркотики. Казалось, Марк был выше всего этого; он отличался непривычной щепетильностью, держался независимо, избегал щекотливых ситуаций.
Затем все изменилось, причем откровенно и публично, как в старину, когда во время первой брачной ночи жених, подчиняясь освященным веками правилам, на глазах гостей вел невесту в спальню. Это случилось через несколько дней после Рождества. Воздух был холодным и влажным, и в четвертом часу уже начинало темнеть. После роскошного пира, устроенного несколько дней назад, мы вели праздную жизнь, ленились и поздно вставали. Меня разбудил Уолтер Адмет, позвонив в дверь в двенадцать дня. Он приглашал нас к себе на импровизированную вечеринку, где всех ждал ящик шампанского из Испании, доставшийся ему по случаю. Адмет жил где-то в Фулеме, в переделанном каретном сарае, и снова сошелся с Эвой Фолкнер. Я не захотела идти, представляла, какая это будет вечеринка, и знала, что одной там делать нечего; до позднего вечера я работала над книгой, Гэри и Фей отправились веселиться, но Козетта и Марк, которые должны были стать главным «угощением» Адмета, отказались, заявив, что идут ужинать вдвоем.
