И укрыт рядниной облаков,
Стою у окоема,
Зарю встречая. Наклоняясь,
Вижу волны трав седых.
Надо мной седая же глава
Творенья мирового - Древа Мира.
И выше, в синеве, в разводьях неба
Полет двух крыл, невидимый другим.
И только после - пурпур, взлет зари,
Смывающие седину,
И светлый меч, пронзающий миры и океаны!
ЭПИЗОД ИЗ ЖИЗНИ
ПРОФЕССОРА ПАНЬШИНА
Профессор назвал все это саморегулированием, саморегулирующейся системой. В качестве примера отсутствия такого регулирования он вспомнил поездку в Чехословакию летом восьмидесятого с обязательной культурной программой. Гид возглавляемой профессором группы вечно путал пункты этой программы, водил их в музеи, когда они были закрыты, в магазины не по карману, в кафе, которые не были нужны из-за обычной туристской диеты. Однажды молодой рассеянный гид, типичный продукт нерегулирующейся системы периода пресловутого аппарата, повез их на экскурсионном автобусе в театр. Они приехали туда за тридцать минут до начала представления, вполне совместимого с идейной убежденностью зрителей. Начали рассаживаться. Женщины группы, нарядные, причесанные, светились и собственным и отраженным светом хрустальных люстр. Пахло французскими духами. Некоторое время туристы испытывали неловкость от того, что они расселись по своим местам раньше всех. Однако гид всех успокаивал и обещал интересный спектакль. Не хочется называть его имени. Положим, его зовут Иржи. И вот появились другие зрители. Просачиваясь постепенно между рядами, они стали останавливаться у занятых кресел, тщательно рассматривая свои билеты, а затем и претендовать на эти кресла. Иржи вел себя сдержанно, как и подобало представителю командно-административной системы в присутствии друзей и посланцев другой такой же системы. Непоколебимая уверенность женщин той и другой стороны в своей правоте между тем разогревала атмосферу. То тут, то там вспыхивали ссоры из-за мест. Иржи объяснил, что проданы двойные билеты, на все места туристской группы и нужно общими усилиями искать выход. Он имел в виду выход из создавшегося положения, однако чехи поняли его буквально и показывали рукой на выход из театра. Грянул скандал - и как раз в ту минуту, когда свет в зале погас и раздвинулся занавес. Еще через три минуты Иржи вызвал администратора, поскольку во времена командно-административных систем они еще были налицо и к ним можно было обращаться, тогда как сейчас идея администрирования справедливо пущена под откос, а сами администраторы оставлены как живой пример ее несостоятельности. Впрочем, эти мудрые решения были приняты на наших глазах, и я не буду о них распространяться.
Подошедший администратор сначала пытался уладить скандал, призывая к общему спокойствию. Артисты же на сцене всеми способами пытались обратить внимание публики на себя. Наконец кому-то из них это удалось. Иржи произнес, сохраняя спокойствие:
- Мы перепутали театр, нам нужно было в музыкальный театр на оперу.
Они вышли из зала. Это было подобно отступлению - лица хмурые, брови насуплены, женщины пунцовые, но все же очень милые, некоторые дико хохотали. Иржи повел всех на остановку городского транспорта, потому что экскурсионный автобус ушел. Замыкал шествие профессор.
Когда они перебрались в другой театр, там началось второе действие. Все места группы, естественно, были уже заняты вскормленными административно-командной системой контрамарочниками и безбилетниками. Иржи опять разыскал администратора. И этот человек, порожденный той же системой, принял типично командное решение рассадить группу в правительственной ложе. Профессору с супругой предложили первое кресло. Но как только он, поддерживая свою жену, усадил ее и сел сам, тучный оперный певец выбежал на авансцену и заорал на него не своим голосом. Конечно, и это обстоятельство следовало бы безусловно предать огласке как чудовищное порождение системы. Ведь тучный, рослый, румяный бас прокричал прямо в лицо побледневшему профессору:
- Как ты смел занять правительственную ложу!
Однако из дальнейшего выясняется, что певец сделал это не намеренно. Текст арии в этом месте был таков, что ее вполне можно было понять в указанном смысле. Но человек привык к администрированию, ныне окончательно разоблаченному в нашей стране, опять опередившей намного весь мир. И он, конечно, не мог иначе понять тогда это драматическое место оперной арии. Только когда певец, сдерживая темперамент, ушел с авансцены и, сжав руками выпуклые розовые щеки, предался лирическим воспоминаниям о первых днях своей любви, профессор успокоился. Супруга же его пришла в себя.
Певец же через десять минут должен был умереть на сцене, и он это сделал достаточно профессионально.
Вы спросите: а мораль? Мораль проста: без административной системы, однако же, нет даже простых мест в партере или на галерке, не то что ложи!
НАЕДИНЕ С КОПЕНГАГЕНОМ
Улицы Копенгагена беззвучно беседовали со мной. На Гулденлевенсгаде ловишь себя на мысли, что объяснения славянского слова "гать" и скандинавского "гаде" (улица) неверны. Это одно и то же слово! Оно пришло из Асгарда. Арийское "гатус" - это дорога. И то же слово найдем в "Авесте".
...Ты идешь по Гулденлевенсгаде, переходящей в стремительную перспективу бульвара Андерсена, нет, ты почти летишь, оставляя за плечами большие темно-красные дома раньше, чем успеваешь их рассмотреть. И отмечаешь это вечное чередование звука "о" и "у". Ведь датское "гулден" переходит в немецкое "голден" (золото) совсем как "рус" переходит в "рос". Но "рекс" (король, царь) дает начало вечному и загадочному слову "рус".
А русы - это царское, королевское племя. Рас, ращ, рус - это леопард, царь-зверь. Ничего другого не надо искать. Так же звучит и сейчас этот корень в Исландии, где остались древние созвучия, как в этнографическом заповеднике со времен еще викингов.
Солнце. Ты в одной темной куртке, без плаща и пальто. На переходе ты замираешь. Светловолосая женщина на велосипеде останавливается перед тобой. Зеленый свет - ты идешь, потом оглядываешься. Она еще у перехода. Мгновенный взгляд провожает тебя. Какая редкость здесь, в Дании, такие яркие светлые глаза с пронзительным взглядом - на это способна лишь проснувшаяся душа. Другие же погружены в сон. Можно жить очень просто - жевать бекон, лучший в мире, и делать то, что делают все.
Ты беден по здешним меркам, у тебя почти ничего нет. Но ты свободен, ты можешь летать по улицам и проспектам, перелетая то к планетарию Тихо Браге, за которым сонные утки возятся в тине, среди брошенного хлама - как в Москве, то к Водровсвею, тихой улице, где дети играют в футбол, и ты врываешься на мгновение на их стадион с мячом, попавшим тебе в ноги, и ведешь мяч к одним, потом к другим воротам, потом исчезаешь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
