так, на всякий случай, если мало ли что. Я иногда становлюсь приличной мамой и начинаю переживать.
— Конечно, можете на меня рассчитывать. Я только памперсы менять не умею.
— Этот этап уже пройден, хвала великим богам. Эмиль, садись за стол. Что ты высматриваешь на проспекте?
— Да так.
— Я твоей жене уже все рассказал. Раз она все ещё здесь, переживать нам с тобой не о чем.
— Всё?!
— Абсолютно.
Брюнет побелел до синевы, обострились высокие скулы, выступила испарина на лбу. Так, должно быть, выглядит обречённый. Мне стало удивительно жаль этого полузнакомого. Захотелось его утешить. Нет. Такой жалости не простит. Лихорадочно сверкают черные глаза не то от ярости, не то от стыда, может, и вовсе от ужаса. Эрлик все так же нарезает на тонкие ломтики мясо, как будто ничего не случилось. Лишняя я здесь на этом сборище. Не хочу наблюдать чужую драму. Бегло прошлась взглядом по лицам. Людовик сделал вид, что ничего не заметил, украдкой улыбнулась черная ведьма, вскинула беззаботное личико Агнес. На нем не осталось и следа той безумной ярости, с которой она на меня набросилась. Неужели никто не видит, что творится с Эмилем? И какую великую тайну мог так беззаботно разболтать Эрлик?
— Я, пожалуй, пойду. Утром рано вставать, хочу сегодня выспаться для разнообразия, — никто не пытается меня остановить. Барон согласно кивает.
— Я сам прослежу, чтобы Джошуа лег спать как можно раньше, — черт, об этом-то я и забыла. Надо бы, и вправду, уложить мальчика спать, — Сын, Поторопись с окончанием трапезы.
— Да, отец.
— Надежда, возьмите с собой на завтрак, — Эрлик отхватил ножом кусок пергамента, — и откуда только достал? — споро уложил в него полкило полупрозрачных ломтиков. Увязал бечёвкой и сунул мне в руки.
— Это неудобно.
— Женщина должна быть сыта, чтобы не думала о переустройстве вселенной. Я давно женат и точно знаю. Диета приносит ужасные последствия. Марцелла как-то чуть меня не сожгла. Живьём!
— Эрлик! Есть нераспакованные пирожные? В холодильнике вроде оставались. Я принесу, — выскользнула Марцелла из-за стола. Сколько же лет ее детям и дочери Агнес? Почему они так легко оставляют в городе своих малышей одних? Вряд ли те старше Джошуа. Скорее уж, на пару лет младше.
Вышла на улицу нагруженная, словно верблюд. Неудобно, конечно, но зато как от этих угощений пахнет. Эмиля только мне жалко. Впрочем, сам виноват во всех своих грёзах. Или это Агнес надо жалеть? Любопытные люди. И всех их связывает какая-то тайна. Какая? Не зря же я давала клятву о неразглашении. Хоть бы не вляпаться ни во что. Проспект, проходная арка, парадные двери давно заброшенного особняка. От них навстречу мне отделилась тень. Я невольно вздрогнула и замерла на месте, показавшись себе замарашкой. Та самая незнакомка, что встретилась нам на пути с Людовиком. И вновь подул холодный северный ветер. Меня пробрала лёгкая дрожь. Незнакомка чуть склонила голову, задумчиво перебрала в пальцах длинный мундштук. То самое кольцо, которое я видела, вновь показалось на тонком пальце. Так и хочется показать серьги, что подарил Людовик. Вот только на мне никогда украшения не станут смотреться как на этой женщине. Чтобы носить их легко, нужно быть кем-то особенным. И ведь платье на ней совершенно простое, шляпка, какие продаются везде, в туфельках нет ничего необычного. Но только все вместе рождает удивительный образ роковой, поражающей смертельно, дьявольской красоты. Стоим друг напротив друга, бесстыдно рассматриваем одежду, платья, будто взвешивая их взглядом. Ещё этот свёрток в руках. Зачем только взяла с собой столько еды? Можно подумать, с голодного острова, побирушка. Ещё ведь и радовалась угощению.
— Я помогу вам.
— Простите?
— За вас просили сеньор Росси и сеньор Бенуа перед тем как уйти, — девушка сделала неповторимый жест рукой, указав на небо. Где только таким учат. В какой школе танцев?
— Я все правильно сделала? Тому передала бумаги?
— Женщина не может позволить в себе сомневаться. Здесь недалеко. Идёмте со мной, — кивнула она на закрытые двери старого дома.
— Уже поздно.
— Самое время, — ответ не дающий на отказ права, — Наши друзья просили передать вам в подарок небольшую безделушку. Мне кажется, они были не правы. Да и что могут смыслит мужчины? Вы согласны со мной?
— Наверное.
— Никогда не позволяйте себе сомневаться. Вы фея и только вам решать за всех. Ключ под порогом. У меня, к сожалению, заняты руки. Доставайте смелей! Этот дом принадлежал мне. Прежде…
— Если нас заступают?
— И что с того? Скажите, что двери были открыты, а вам послышался плач младенца. Не сомневайтесь. Оно того стоит, — лукавая улыбка.
Этой женщине почему-то отказать невозможно. Словно я попала под ее чары. Увесистый ключ весь в грязи. Замок натужно скрипит. Двери распахнулись, обдав нас старой побелкой и пылью. Я сильнее прижала к себе свёрток с едой, будто он способен меня защитить.
— За мной, не отставайте. Сигнализация включится через полчаса.
Неслышно она взбегает по тонущей в тенях лестнице. Те, словно живые, тянутся к ее строгому платью. Здесь все замерло в прошлом. Нет звуков, слышны только мои собственные шаги. Девушка петляет между колонн, как будто и сама становясь тенью.
— Возьмите ломик в углу. Вон там, у стены. Рабочие оставили. Я их попросила, — в голосе чудится дьявольское самодовольство. На что я иду?
— Лом?
— Именно его. Поторопитесь.
Подхватываю тяжёлый кусок железа, почти бегу за призрачной тенью. Она все ускользает и внезапно остановилась. Я не ожидала, почти налетела на нее. И всю меня снова обдало ледяным холодом. А может, могильным? — мелькнула и угасла в голове глупая мысль. Как только я на это приключение согласилась?
Мы с женщиной стоим посреди округлой небольшой комнаты. Пыльное окно плотно закрыто. Огни уличных фонарей, подслеповатое ночное солнце, ничто не может пробиться внутрь дома. И только зеркало висит на стене. Огромное, запакованное в золоченую раму. Слюда искажает отражение. Матильды будто и нет со мной рядом.
— Бейте.
— Зачем?
— Механизм тайника проржавел, нам иначе будет его не открыть. Там мои вещи.
Не могу и не хочу крушить старину. Собственная рука решает иначе. Взлетает лом, вырывается на свободу. Брызги стекла летят во все стороны, я еле успеваю прикрыть глаза и лицо.
— Одна тысяча девятьсот семнадцать. Буква р. Заглавная. По фамилии того, кто берег этот дом.
Дверца старинного сейфа обнажена. Видны останки заржавелого механизма, который отодвигал зеркало. Выставляю код, благо здесь все работает так, как нужно. Буква появляется неторопливо. Готическая, латинская. Внутри пустота, обрывки бумаг и невзрачный бутылек у стенки.
— Все истлело. Забавно.
— Не то слово, — я внезапно
