Тяжелые парчовые одежды давили на плечи, заставляя сидеть очень прямо и не давая возможности повернуться ни вправо ни влево. Но это была единственная уступка традициям. В тот миг, когда его мечту, закутанную в семь покрывал, поставили перед ним, он не смог отвернуться, как того требовал древний обычай. Кто-то из многочисленных советников, окружавших его, начал шептать: «Отвернись, поверни голову!». Но Аладдин продолжал смотреть и таял от предвкушения.
И вот прозвучали традиционные слова:
– О господин мой, твоя жена и служанка стоит перед тобой, соизволь посмотреть на нее, ей тягостно не ощущать твоего внимания.
Теперь жених наконец стал мужем. И только ему принадлежала честь открывания последнего покрова.
Но Аладдин нарушил эту долгую церемонию. Он расхохотался, схватил за руку свою – о счастье! – жену и выбежал из церемониального зала.
– Скорей, любимая, веди меня в свои покои! Иначе я задушу всех этих древних стариков и старух!
– Не надо, они же хотели сделать наш праздник торжественнее и пышнее.
– Ты – мой праздник. Прекраснее и торжественнее тебя я ничего не знаю и не хочу знать!
Хусни расхохоталась и, взяв Аладдина за руку, бегом увлекла в свои покои. Тысячи розовых лепестков покрывали пол и ложе, колеблясь от вечернего бриза, что лился в распахнутые стрельчатые окна. Вновь в небесах горели золотые звезды, но ни Аладдину, ни его жене не было до них никакого дела. Они любили друг друга.
У ложа Аладдин повернулся и посмотрел на свою жену по-новому. Да, последний покров еще не был снят. Тело возлюбленной пряталось за тонким покрывалом. Но Аладдин, словно зачарованный, не мог поднять рук, чтобы освободить ее от этих призрачных оков.
Тогда Хусни, ибо это она, пусть и в теле царевны Будур, стала женой Аладдина, решилась. Она подошла к мужу и попыталась снять тонкое покрывало.
– О нет, любимая! Не торопись! Ты так прекрасна, что я не могу решиться увидеть эту красоту…
Но руки Аладдина не слушались его слов.
Они уже нашли грудь любимой под тонкой тканью и без устали ласкали ее. Хусни невольно выгнулась, подалась всем телом к Аладдину, и он воспринял это как поощрение и наконец решился освободить ее от тончайшего газа. Теперь она стояла перед ним обнаженная и оттого еще более прекрасная. Он, словно младенец, припал к роскошной груди. Хусни не сопротивлялась – она знала, что сегодня они будут любить друг друга бесконечно, и радовалась этому.
Аладдин еще не успел лишиться своего пышного одеяния, и Хусни помогла ему. Каждое прикосновение к телу этого сильного, уверенного в себе мужчины вызывало у нее чистую радость. Когда же одежды пали на драгоценные полы, Хусни с наслаждением прошлась руками по его сильным загорелым плечам, потом по широкой груди.
Аладдин все еще не мог оторваться от ее груди, и девушка позволяла себя ласкать, не отрывая ладоней от его разгоряченного тела.
Их страсть все возрастала, подгоняемая уверенными ласками.
Хусни еще никогда не видела Аладдина таким красивым и решительным, как в тот момент, когда наконец смогла отдаться ему и направить его вглубь себя. Она полностью подчинилась ритму его движений, ища его губы…
Их любовь была такой яростной, такой отчаянной, какая бывает у людей, давно, но неосознанно желавших друг друга. Хусни смутно видела звезды в высоких окнах. У нее кружилась голова, и ей мерещилось, что долгий традиционный ритуал открывания все еще продолжается, Аладдин ласкал ее так, словно это был не первый из многих вечеров любви в их жизни, а последний. Она вцепилась в него изо всех сил, обвив и руками и ногами. Ее сердце, казалось, превратилось в кипящую лаву. Легкий ветерок, долетавший из окна, не приносил облегчения. Накатывающаяся волна сладости предвещала такую бурю страсти, которой она еще никогда не испытывала.
Аладдин, ощущал нечто подобное, сливаясь с женой в безудержном порыве. Он отдавал любимой все, что сдерживал и таил в себе до этого момента.
Их вздохи и стоны, сначала тихие и неясные, становились все громче и громче. Теперь их, быть может, слышали даже высокие звезды. Хусни чувствовала, что еще чуть-чуть, и она сойдет с ума. Она еще раз взглянула на звезды, но они становились все более расплывчатыми. Наконец можно было просто отдаться страсти, наслаждаясь каждым мигом. Она еще крепче обняла мужа, чувствуя, что феерический конец близок. Хусни казалась себе невесомой, несмотря на то что Аладдин был большим и сильным. Она словно покинула свое тело, и лишь страсть удерживала ее сейчас на ложе, в объятиях любимого.
– О Аладдин! – громко простонала она. – Не останавливайся!
– О нет, любимая, – проговорил Аладдин. Слова давались ему с трудом – ведь и его сжигало пламя безумного желания.
Хусни рассмеялась, и смех ее был подобен звучанию серебряных колокольчиков. Ей нравилось, что он вновь стал хозяином положения, и она с удовольствием отдавалась его ласкам.
Ее кожа была гладкая, словно покрытая золотом, пунцовые губы молили о пощаде и в то же время приказывали не останавливаться ни на миг. Ее запах кружил ему голову. Еще миг – и его желание доставить ей как можно больше удовольствия затопит стремительная волна страсти.
Вскоре он почувствовал, что сил сопротивляться этому больше нет. Он напряг, насколько это было возможно, мышцы живота, чтоб задержать внутренний взрыв. Аладдин открыл глаза, и Хусни показалась ему видением. Ее лицо и плечи были окружены волосами, как ореолом. Она улыбнулась ему, словно богиня, и ее белые зубы блеснули между красных, словно лепестки розы, губ.
– О любимая! – застонал он, не в силах больше сдерживаться ни на мгновение.
И миг единения наступил. Смешались их стоны, соединились в последнем порыве их тела и души. А на небосводе загорелась еще одна звезда, приветствуя союз любящих сердец.
Макама двадцать восьмая
Наступившее утро подарило прохладу великому, кажется, никогда не спящему Багдаду. Благодатный дождь оросил улицы и деревья, закрыв серебряной пеленой соседние здания. Теплые струйки смывали усталость и истому с домов и словно омывали души живущих в них небесным благословением.
– О Аллах милосердный, какой беспорядок в комнате моего сына! – проговорила добрая Фатима, входя в убежище Аладдина.
Сейчас, когда все свадебные волнения были уже позади, она с удовольствием вспоминала, каким счастьем светилось лицо сына. Пронзительные голоса глашатаев, громкие звуки труб у калитки, недоумение, с каким Салах узнал о выборе халифа. И счастье, небывалое счастье, подаренное ее замечательному мальчику, в одночасье ставшему зятем Хазима Великого.
