Однажды, будучи застигнут в пути снежными заносами и отсиживаясь на какой-то глухой станции, покойный писатель горько жаловался соседям по вагону на то, что если пройдут еще сутки, то всем придется голодать.
Один актер, сидевший около, стал подтрунивать над Аверченко и, в конце концов, заявил:
— Ведь завтра нам всем уже придется бросать жребий — кому из нас быть съеденным… Что вы скажете, Аркадий Тимофеевич, если жребий падет на вас и мы вас съедим?..
— Что я скажу? — ответил, улыбаясь, симпатичный покойник. — Я скажу, что в таком случае рискую очутиться в дураках.
В тот момент никто не понял этого загадочного ответа, но в последние годы он детально разъяснен комментаторами писателя.
Вот, читатели, единственный пока анекдот обо мне. Нравится анекдот или нет — это другой вопрос:
Но что он правдив — за это ручаюсь. Приятно быть более предусмотрительным, чем такие умные люди, как генерал Драгомиров и поэт Минаев.
Как женился Панасюк
I
— Будете?
— Где?
— На вечеринке у Мыльникова.
— Ах, да. Я и забыл, что нынче суббота — день обычной вечеринки у Мыльникова.
— Ошибаетесь. Сегодня вечеринка у Мыльникова именно — не обычная.
— А какая?
— Необычная.
— Что же случится на этой вечеринке?
— Панасюк будет рассказывать, как он женился.
— Подумаешь — радость. Кому могут быть интересны матримониальные курбеты Панасюка?..
— С луны вы свалились, что ли? Неужели вы ничего не слышали о знаменитой женитьбе Панасюка?
— Не слышал. А в чем дело?
— Я, собственно, и сам не знаю. Слышал только, что история потрясающая. Вот сегодня и услышим,
— Что ж… Пожалуй, пойду.
— Конечно, приходите. Мыльников говорить, что это нечто грандиозное.
II
После этого разговора я, все таки, немного сомневался, стоит ли идти на разглагольствования Панасюка.
Но утром в субботу мне встретился Передрягин, и между нами произошел такой разговор:
— Ну, что у вас нового? — спросил я.
— Да вот сегодня бенефис жены в театре. Новая пьеса идет.
— Значит, вы нынче в театре?
— Нет. У меня, видите ли, тесть именинник.
— Ага. У тестя, значит, будете?
— Нужно было бы, да не могу. Должен провожать нынче начальника. Он заграницу едет.
— Чудак вы! Так вы бы и сказали просто, что провожаете начальника.
— Я его не провожаю. Я только сказал, что надо было бы. А, к сожалению, не смогу его проводить.
— Что же вы, наконец, будете делать?!
— Вот тебе раз! Будто вы не знаете!.. Да ведь нынче Панасюк у Мыльникова будет о своей женитьбе докладывать.
— Тьфу ты, Господи! Решительно вы с ума сошли с этим Панасюком. Что особенного в его женитьбе?
— Это нечто Гомеровское. Нечто этакое Шекспировское.
— Что же именно?
— Не знаю. Сегодня вот к услышим.
Тут же я окончательно решил идти слушать Панасюка.
III
У Мыльникова собралось человек двадцать. Было душно, накурено. Панасюка, как редкого зверя, загнали в самый угол, откуда и выглядывала его острая лисья мордочка, щедро осыпанная крупными коричневыми веснушками.
Нетерпение росло, a Панасюк и Мыльников оттягивали начало представления, ссылаясь на то, что еще не все собрались.
Наконец, гул нетерпеливых голосов разрешился взрывом общего негодования, и Панасюк дал торжественное обещание начать рассказ о своем браке через десять минут, независимо от того, все ли в сборе, или нет.
— Браво, Панасюк.
— Благослови тебя Бог, дуся.
— Не мучай нас долго, Панасюченочек.
Тут же разнеслась среди собравшихся другая сенсация: рассказ Панасюка будет исполнен в стихах. Панасюка засыпали вопросами:
— Как? Что такое? Разве ты поэт, милый Панасюк? Отчего же ты до сих пор молчал? Мы бы тебе памятник поставили! Поставили бы тебя на кусок гранита, облили бы тебя жидким чугуном — и стой себе на здоровье и родителям на радость.
— Я, господа, конечно, не поэт, — начал Панасюк с сознанием собственного достоинства, — но есть, господа, такие вещи, такие чудеса, которые прозой не передашь. И в данном случае, по моему, человек, испытавший это; если даже он и не поэт — все-таки, он обязан сухую скучную прозу переложить в звучные стихи!!!
— А стихи, действительно, звучные? — спросил осторожный Передрягин.
— Да, звучности в них не мало, — неопределенно ответил Панасюк. — Вот вы сами услышите…
— Да уж пора, — раздался рев голосов. — Десять минут прошло.
— Рассказывайте, Панасюк!
— Декламируй, Панасище.
— Извольте, — согласился Панасюк. — Садитесь, господа, все — так удобнее. Только предупреждаю: если будете перебивать — перестану рассказывать!
— О, не томите нас, любезный Панасюк. Мы будем тихи, как трупы в анатомическом театре.
— И внимательны, как француз к хорошенькой женщине!
— Панасюк, не терзайте!
— Начинаю, господа. Тихо!
IV
Панасюк дернул себя за угол воротника, пригладил жидкие белые волосы и начал глухим торжественным голосом:
Как я женился
Я, не будучи поэтом,Расскажу, что прошлым летом,Жил на даче я в Терновке,Повинуясь капризу судьбы-плутовки.
Как-то был там вечер темный,И ошибся дачей я…Совершил поступок нескромныйИ попал в чужую дачу, друзья.
Вижу комнату я незнакомую…Вдруг — издали шаги и голоса!!И полез под кровать я, как насекомое,Абсолютно провел там два часа.
Входит хозяин, a в руке у него двустволка…
Резкий звонок в передней перебил декламацию Панасюка на самом интересном месте.
Панасюк болезненно поморщился и недовольно сказал:
— Ну, вот, видите, и перебили. А говорили, что больше никого не будет…
Вошел запыхавшийся Сеня Магарычев.
— Не опоздал я? — крикнул он свежим с мороза, диссонирующим с общим настроением голосом.
— Носят тебя черти тут по ночам, — недовольно заметил Мыльников. — Не мог раньше придти?! Панасюк уже давно начал.
— Очень извиняюсь, господин Панасюк, — расшаркался Магарычев. — Надеюсь, можно продолжать?
— Я так не могу, господа, — раскапризничался Панасюк. — Что же это такое: ходят тут, разговаривают, перебивают, мешают…
— Ну, больше не будем. Больше некому приходить. Ну, пожалуйста, милый Панасюк, ну, мы слушаем. Не огорчайте нас, дорогой Панасюк. Мы так заинтересованы… Это так удивительно, то, что вы начали.
— В таком случае, — кисло согласился Панасюк — я начну сначала. Я иначе не могу. — Конечно, сначала! Обязательно!
V Как я женился
Я, не будучи поэтом,Расскажу, что прошлым летомЖил на даче я в Терновке,Повинуясь капризу судьбы-плутовки.
Как-то был там вечер темный,И ошибся дачей я…Совершил поступок нескромныйИ попал в чужую дачу друзья.
Вижу комнату я незнакомую,Вдруг — издали шаги и голоса!!И полез под кровать я, как насекомое,Абсолютно провел там два часа.
Входит хозяин, a в руке у него двустволка…
Мы все затаили дыхание, заинтересованные развязкой этой странной истории, как вдруг мертвую паузу прорезал свистящий шопот экспансивного Вовы Туберкуленко:
— Вот в этом месте ты, глупый Магарычев, и перебил чтение!.. Видишь?
Панасюк нахмурил свои бледные брови и поднялся с места.
— Ну, господа, если вы каждую минуту будете перебивать меня, то тогда, конечно… я понимаю, что мне нужно сделать: я больше не произнесу ни слова!
— Черт тебя потянул за язык, Туберкуленко! — раздались возмущенные голоса. — Сидел бы и молчал!
— Да что же я, господа… Я только заметил Магарычеву, что он перебил нас на этом самом месте
«Входит хозяин, a в руке у него двустволка»…
— Нет, больше я говорить не буду, — угрюмо про ворчал Панасюк. — Что же это такое: мешают.
— Ну, Панасюк! Милый! Алмазный Панасюк. Даем тебе торжественное слово, что свиньи мы будем, базарные ослы будем, если скажем хоть словечко… Мертвецы! Склепы! Гробы!
— Так вот что я вам скажу, господа: если еще раздастся одно словечко или даже шепот — ну, вас! Ни звука от меня больше не добьетесь.
— Читай, драгоценное дитя. Декламируйте, талантливый Панасюк. Мы умираем от нетерпения.
VI
И снова начал Панасюк:
— Как я женился.
Он благополучно прочел первые десять строк… Когда начал одиннадцатую — нахмурил предостерегающе брови и подозрительно поглядел на Туберкуленку и Магарычева.