Григорьевич. — Отвечай, когда тебя спрашивают! Или вам в академии совсем мозги отбили?
— Никак нет, товарищ полковник! Не отбили, — вытянулся по струнке Гладельников. — Гость знает, что вы здесь, а также весьма настаивает на встрече. Говорит, что это вопрос жизни и смерти.
— Что за пургу ты несешь, лейтенант⁈ — не унимался начальник отдела, отчего даже привстал со своего кресла. — Чьей, мать твою, жизни и смерти⁈ — в ответ ему послышалось лишь сопение со стороны парня, что собирался с силами. — Гладельников, ты в шаге от того, чтобы отправиться в какую-нибудь провинцию, покинув столицу! — пригрозил Егор Григорьевич. — Отвечай, пока не поздно! Вопрос чьей, — подчеркнул это слово начальник отдела, многократно повысив голос, — жизни и смерти⁈
— Вашей, товарищ полковник, — тихо ответил лейтенант и, увидев, как лицо Егора Григорьевича перекашивается от злобы, добавил: — Это слова графа Новикова, не мои.
Почувствовав, как кровь отлила от его лица, барон Сметанков медленно сел обратно в кресло. Мысли судорожно забегали в его покрытой сединой голове:
«Это же он прикончил Захарова, — Егор Григорьевич оказался на грани. — Что ему здесь надо? Неужто прознал что-то? Однако отказывать нельзя, так можно и голову потерять.»
Невольно потерев шею, барон Сметанков без крика произнес:
— Пропустить, — приказал начальник отдела, однако увидев, что его подчиненный не сдвинулся с места, прокричал: — Чего встал, Гладельников⁈ Хочешь, чтобы вопрос жизни и смерти встал у тебя⁈ Я сказал: пропустить графа!
— Есть! — рвано козырнул лейтенант и помчался исполнять приказ своего прямого начальника.
А Егора Григорьевича тем временем бросало то в пот, то в холод. Откуда такой страх перед графом, понять было не трудно.
«Видимо, Захаров не почистил за собой, и теперь Новиков знает, что он дает крышу нескольким бандам местного разлива, — предположил начальник отдела. — Думаю, можно будет откупиться.»
Довольно кивнув своим догадкам, барон Сметанков даже улыбнулся, а его дух вернулся в состояние равновесия. Однако это не помешало ему вздрогнуть всем телом, когда дверь в его кабинет распахнулась без стука. Вскочив со своего кресла, Егор Григорьевич произнес:
— Ваше Сиятельство, какая неожиданная встреча. Я…
— Сядь, — холодно бросил граф, закрыв за собой дверь, и Егор Григорьевич сел, сам не понимая, почему подчинился.
Новиков больше не произнес ни слова, пока медленно шел, четко чеканя каждый шаг, к пустующему креслу, что стояло напротив стола начальника отдела. Зато сам Егор Григорьевич смог рассмотреть вошедшего пристальнее. Широкий плечи, властный, но тем временем спокойный взгляд, уверенная походка — все это говорило, что парень не просто так стал графом. Однако взгляд барона Сметанкова ухватился не только за это, но и за молодое лицо Новикова, а также надетый на нем новый костюм.
«Уже пожинает плоды с удачно оконченной войны? — предположил мужчина. — И вообще, какого черта я трясусь как банный лист перед этим щенком, у которого молоко на губах ещё не обсохло?»
Решив показать, что граф вообще-то на чужой территории, Егор Григорьевич решил встать и поставить вошедшего юнца на место:
— Что…
— Я сказал: сядь, — припечатал словами граф и взглянул на барона Сметанкова таким взглядом, от которого у того перебило дыхание.
Почувствовав, словно к горлу приставили нож, который в любой момент может прервать его жизнь, Егор Григорьевич решил больше не геройствовать, а дождаться, чего же хочет столь поздний гость, пришедший к нему на рабочее место.
Граф бросил на стол кипу папок, от взгляда на которые у полковника полиции вся жизнь перед глазами пролетела. Разумеется, он узнал эти досье, ведь они являлись точными копиями тех, что он лично собирал на каждого из указанных в них людей, дабы подготовить грамотную подставу и засадить неудачников далеко и надолго.
— Читай, — приказал граф, на что Егор Григорьевич трясущимися руками взял папку, лежащую на самом верху, и открыв ту, вгляделся в ее содержимое.
— Н-не могу, — сглотнув ком в горле, признался мужчина и не соврал, ведь глаза в самом деле разбегались в незнании, за что им ухватиться.
— Совесть проснулась? Или страх? — спросил граф.
Бросив быстрый взгляд на гостя, Егор Григорьевич понял, что тот не потерпит лживого ответа, поэтому решил признаться:
— Страх, Ваше Сиятельство, — просипел барон Сметанков, не узнав собственного голоса.
— Страх чего? — продолжал нагнетать граф.
— Смерти, Ваше Сиятельство.
— Смерти? — вопросительно хмыкнул гость. — Думаешь, смерть самое страшное, что может с тобой произойти? Думаешь, что я тебя здесь и сейчас прикончу, как Захарова? Лучше поразмысли, что с тобой сделают, стоит тебе попасть за решетку к тем, кого ты за нее и усадил, — глаза Егора Григорьевича расширились от осознания того, к чему клонит граф Новиков. — Вижу, что ты прекрасно понимаешь, что по головке тебя в тюрьме не погладят. А что будет с твоей семье в случае, если эту информацию обнародуют, догадываешься, барон?
От каждого слова гостя сердце Сметанкова сжималось все сильнее и сильнее, покрываясь липким страхом и норовясь вовсе в один момент остановиться.
— Плохо, Егор Григорьевич. Очень плохо, — заключил граф Новиков. — Но, — сделал паузу гость, разжигая внутри начальника отдела огонек надежды, — еще не поздно встать на путь истинный.
— Не поздно, Ваше Сиятельство. Никогда не поздно, — словно хватаясь за соломинку, прошептал Егор Григорьевич.
— Все, что тебе необходимо сделать, так это освободить этих людей из тюрьмы, полностью оправдав их, — сказал граф, тепло улыбнувшись.
— Но я же не судил их. Я не могу…
— Можешь, — вернул холод в свой голос гость. — Или мне стоило сразу пойти к твоим подельникам, сказав, что ты их сдал взамен на свою свободу?
— Нет. Вы верно пришли, Ваше Сиятельство, — поняв, что он на крючке окончательно и бесповоротно, произнес начальник отдела.
— И я так думаю, — кивнул граф, поднимаясь. — Когда этих людей, — указал он раскрытой ладонью на папки с досье, — будут отпускать на волю, удостоверься, что они узнают о том, кто посодействовал в их освобождении, а также о том, что их долги теперь принадлежат мне.
— Да, Ваше Сиятельство, — обречённо согласился барон Сметанков.
— Не раскисай, Егор Григорьевич. Глядишь, наверху увидят, что ты встал на путь исправления, и закроют глаза на твои грехи, — ободряюще произнес граф Новиков, после
