Один из этих господ [имеются в виду Талаат и Энвер] сказал репортеру: «Конечно, мы наказываем также многих невинных людей. Но надо ведь защититься от тех, которые могли бы стать виновными».
Таковы аргументы, которыми турецкие государственные деятели оправдывают массовое истребление женщин и детей.
Один немецкий католический служитель утверждает, что Энвер-паша говорил посланцу папы в Константинополе, монсеньору Дольчи, что он не остановится до тех пор, пока хоть один-единственный армянин останется в живых.
Целью депортации является поголовное уничтожение всего армянского народа. Это намерение отчетливо явствует из того факта, что правительство систематически
противодействует тем миссионерам, сестрам милосердия и другим европейцам, находящимся в стране, которые пытаются оказать помощь армянам. Один швейцарский инженер был предан военному суду за распределение хлеба среди каравана высланных армян…»
— Саша…четыре часа утра. Сколько можно работать…
Зиновьев оторвался от чтения и посмотрел на стоявшую в дверях жену.
— Что с тобой, Саша? Ты весь серый…тебе плохо? Врача вызвать? — голос жены выражал серьёзную обеспокоенность и волнение.
— Ничего не надо, Катенька, ничего не надо….
Глава 25
Эпилог
В последних числах октября, после боёв, Арут возвратился в Эрзрум. В доме Констандяна на тот момент обосновался Ашот Эгоян. В последнее время они с Арутом сблизились. Каждый вечер, после возвращения Арута, они подолгу разговаривали.
В один из таких вечеров в двери дома раздался стук. Эгоян вышел, а вскоре вернулся в сопровождении двух гражданских людей. Один, судя по всему, был армянин, а другой был турок. Турок держал в руках маленького ребёнка, завёрнутого в одеяло. Арут с удивлением смотрел на непрошенных гостей. Но вообще растерялся, когда турок подошёл к нему и протянул ребёнка.
— Что это значит? — Арут переводил взгляд с одного на другого.
— Это твоя дочь, Кес Арут! — раздался ответ человека, протягивающего ему ребёнка.
— Моя дочь? — лицо Арута задрожало. Он с недоверием смотрел на ребёнка и на человека, протягивающего его. — Моя дочь умерла, вместе со своей матерью и дедом…
— Я жив, Арут, — раздался голос на армянском языке второго мужчины.
— Кто ты? — Арут не узнавал его.
— Констандян. Отец Мириам.
— Отец? — Арут поразился этому ответу. Что было общего в этом худом человеке с обострёнными чертами лица с дородным Констандяном. — Невозможно!
— Мы тебя били во дворе, когда ты с Мушегом пришёл воровать Мириам. Потом я тебе дал лошадь, помнишь?
— Отец! — Арут сорвался и несколько раз крепко обнял его и расцеловал в щёки, отец, — Арут оторвался от него и устремил взгляд полный надежды на маленький свёрток, — так это правда? Правда, моя дочь?
— Правда, — тихо ответил Констандян, — этот солдат спас её. И меня тоже…
— Господи! — Арут дрожащими руками с переполнявшими его чувствами принял свёрток. Он осторожно открыл одеяло. Девочка так походила на свою мать, что Арут сердцем почувствовал свою кровь. — Моя дочь… — он несколько раз осторожно прижал её к груди и без конца целовал. То в нос, то в лоб, то в щёчки. От его поцелуев девочка проснулась и захныкала.
— Какой прекрасный звук! — Арут рассмеялся счастливым смехом. — Как прекрасно тебя слышать… — в этот момент человек, отдавший ему дочь, направился к двери.
— Почему? — вопрос Арута застал солдата на пороге. — Почему ты столько для меня сделал? И откуда ты знаешь меня?
— Кес Арут, — солдат остановился и бросил на него непонятный взгляд, — помнишь лес? Пленных? Это я тогда рассказал тебе о Трапезунде! Ты пощадил нас, хотя мы трижды заслуживали смерти. Я никогда не мог забыть тебя. Как не мог забыть твою милость. Да и как можно это забыть? Как можно забыть мать, кормящую кровью своего ребёнка? Как можно забыть детей, которые сидят и ждут своей смерти, потому что у них отняли родителей? Этого нельзя забыть. Этого никто не забудет!
Париж. Сорбонна. 9 апреля 1916 года.
Огромная аудитория университета была полностью забита. Люди стояли в проходах и, вытягивая шею, старались увидеть человека на трибуне. Анатолю Франсу шёл восьмой десяток, но, несмотря на это, голос писателя, наполненный болью и глубокой верой одновременно, прозвучал громко и отчётливо на весь зал:
— Решение об уничтожение этого народа, который любит нас, было принято на совещаниях турецкого правительства…Та небольшая доля крови, которую ещё он сохранил — драгоценная кровь, из которой возродится героическое потомство.
Народ, который не хочет умереть — не умрёт никогда!
