— Мне кажется, — усмехнулся Шварке, — что со своими подчиненными вы обошлись точно так же. Эти ваши хромые и сухорукие, они сейчас ищут вас, своего капитана...
Выстрелы совсем стихли, и мы с Бостаном увидели, как из-за деревьев и кустов выскакивали пограничники и с револьверами в руках бежали через палисадник к дому. В окнах метались осажденные. Мулла, решивший, видимо, притворяться безумным, вылез на крышу и, сидя на карнизе, читал нараспев стихи из Корана.
Мамед не отрываясь смотрел на своего начальника. Казалось, он колебался между двумя решениями: ударить его по лицу, пристрелить или, махнув рукой, побежать за ним следом.
— Вы совсем раскисли, — брезгливо сказал Шварке, пряча револьвер в карман. — Я ухожу.
Он повернулся и быстро пошел в лес. Несколько секунд Мамед не двигался с места, потом он выругался длинно и сложно и побежал за полковником. Из дома уже выводили пленных. Два пограничника тащили за руки муллу, который упирался, выписывая ногами пируэты, и читал стихи про мучения, ожидающие неверных. Мы с Бостаном переглянулись. Бежать к пограничникам было поздно. Мамед и Шварке успели бы наверняка уйти. Тогда один за другим мы соскользнули по толстому стволу дерева и побежали следом за добродушным хлопкоробом и старым другом моей семьи корзинщиком Мамедом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Рассвет и башня. — Все, что нам с Бостаном осталось — это напиться горячего чаю. — Почему я опять не узнал до конца историю старой крепости.
Когда теперь, много лет спустя, я закрываю глаза и вспоминаю события этой ночи, последние в моем рассказе, я вижу теснину, полную тумана, рассвет и черную зубчатую крепостную башню.
Светало. Мы с Бостаном стояли на дороге и смотрели на башню, ту самую крепостную башню, которую я видел несколько дней назад из окошка автобуса и о которой мне так и не успел рассказать мой покойный учитель.
Все ясней и прозрачней становилось небо, и туман, собираясь в облако, уже поднимался к подножию крепости, и казалось, что она сейчас покачнется и взлетит со скалы вместе с утренними облаками. Подул ветер. Давно уже мы с Бостаном подняли воротники наших курточек и засунули руки в рукава, и все-таки нас обоих знобило.
Нам было решительно все равно куда идти. Мы ни за кем не крались по пятам и уже никого не преследовали. Как случилось, что мы потеряли двоих человек, за которыми шли полночи, догадываясь только по хрусту камней на тропинке о том, что они близко впереди нас? Было так, что камешки вдруг перестали хрустеть и шагов не стало слышно, и я, шедший следом за Бостаном, не успел вовремя остановиться и наскочил в темноте на его спину. Долго мы стояли на месте. Где-то под нами шумел поток, потом высоко на пастбищах взревел спросонья буйвол и уже, наверное, опять уснул, а рев его все еще перекатывался и странствовал безлунной горной ночью.
Не знаю, сколько времени прошло так. Мы не переговаривались с Бостаном, мы боялись переступить с ноги на ногу, и оба думали о том, что те двое услышали наши шаги позади себя и теперь ждут, ждут нас, притаившись за стволами деревьев. А потом мы стали различать листья и сучья над нашими головами и поняли, что это уже рассвет, что те, кого мы преследовали, просто свернули с тропинки в лес и, пока мы тут тряслись со страху, ушли уже далеко. Тогда мы перестали прятаться. Рассвет застал нас на проезжей дороге, у старой крепостной башни, высоко поднимавшейся из тумана на утреннем небе. Бостан сказал, что он узнаёт эту дорогу. Здесь за поворотом чайхана. Нам было все равно куда идти, нас знобило, мы не спали и ничего не ели почти двое суток. Только теперь я понял, как я устал.
Арбы стояли у крыльца, и несколько быков и верблюдов спали прямо на дороге. Бостан толкнул дверь ногой. Перед тем как войти в чайхану, я еще раз оглянулся на горы. Щетинистые, лесистые, вершины были еще черны, ночь еще не сошла с них, и те двое, кого мы с Бостаном так постыдно упустили, еще шагали там необъятными ночными лесами.
Мы вошли в чайхану и, ни на кого не глядя, сели к столу на скамьи, накрытые коврами, и Бостан стал пересчитывать наши деньги. Чайханщик снял с очага и поставил перед нами два горячих глиняных горшочка. Мы съели пети, попросили еще, и он поставил на стол еще два горшка.
Я ел и дремал. Помню, моя голова лежит на столе, щекой на хлебных крошках, а чайханщик бьет ладонью по столу и весело кричит мне в ухо:
— Проснись, хороший человек, у нас не полагается спать, у нас полагается кушать барашка с гороховым соусом и пить чай!
В чайхане было душно и накурено. Жар шел от очага, от огромного медного самовара, от керосиновой лампы, подвешенной к потолку. Можно было выйти на свежий воздух и растянуться прямо на земле вместе с быками и верблюдами, но я был рад теплу, тихому говору людей, сидевших на коврах с подобранными под себя ногами, треску валежника в очаге и тоненькой песенке самовара.
— Не спи, не спи, друг! — весело кричал мне чайханщик. Теперь он стоял у очага и грел поясницу о горячие камни.
— Оставь мальчика, — сказал сидевший рядом со мной пожилой крестьянин с четками, которые он перебирал по старинной привычке. Он подвинул ко мне свой дорожный мешок и ласково пригнул к мешку мою голову. Я лег. В ту же минуту голова Бостана легла мне на колени.
Тут я бы и уснул, но в это время чайханщик громко сказал:
— Так что же, милый человек, что же сделал хан Ибрагим, когда пришли персы? Мы тебя перебили, продолжай, пожалуйста...
И кто-то ему ответил:
— Хан Ибрагим, когда пришли персы, посадил на осликов свою семью и бежал в эту крепость, которую ты видишь из дверей чайханы. Но дай мне еще горшочек пети, я люблю есть и рассказывать.
— Больше нету пети, — отвечал ему голос чайханщика. — В эту ночь у меня какие-то необычайно голодные гости. Должно быть, поклонники этого мошенника имама съели всех баранов в районе. Даже эти ребята проглотили по два горшка. А вон те гости, что сидят в углу, съели по четыре.
Я поднял голову. Две женщины в черных шалях, двое крестьян с длинными горскими усами, да мой сосед с четками, да молодой человек в очках, похожий не то на студента, не то на учителя, вот и все, кто был в чайхане, не считая самого чайханщика. Тем временем чайханщик поставил перед молодым человеком стакан горячего чаю, и тот продолжал рассказ:
— Персы заняли уже все города в нашей стране и разбили свой лагерь вот здесь, в долине, где стоит эта харчевня. Хан Ибрагим засел в крепости. Сначала они попробовали обстрелять его из метательных машин тяжелыми камнями и горшками с горящей нефтью. Но метательные машины были слишком слабы, чтобы забросить на такую высоту горшки и камни. Они попробовали обстрелять хана из луков с противоположной стороны долины, но стрелы не долетали до крепостных стен.
