А еще было… такое вот чувство, когда себе что-то покупаешь, вины, что ли?
Почему?
Не знаю.
Я выбралась из кресла. И вышла. И дверь прикрыла.
— Вот и что ты об этом думаешь? — спросила я, но дом промолчал. А я вдруг поняла, насколько он велик. И еще пуст. И главное, что самому ему эта пустота категорически не по нраву.
Банк оказался местным.
И приложение имелось, которое я установила. А в конверте, благо, догадалась прихватить с собой, и логин с паролем были. Ну пароль я сменила, к телефону привязала. А вот сумма на карточке заставила меня подвиснуть.
И пересчитать цифры.
Трижды.
Моргнуть.
Потрясти головой. И снова пересчитать. По весу золотом? Не знаю, каков там нынче курс золота, но… верю.
Охотно.
Осталось понять, что с этим всем делать-то?
Глава 28
Проснулась я от ощущения, что у калитки кто-то стоит. Причем кто-то дому незнакомый и еще совершенно не вызывающий симпатии.
Я зевнула.
Потянулась.
И взяла телефон со стола. Семь пропущенных? А и опять же неизвестный номер. И кто это там, такой настойчивый? Я накинула халат поверх пижамы, той с котом. Князья приходят и уходят, а пижама родная, привычная и любимая.
Выйти?
Или не выходить… но человек там давненько. И дом это раздражает. А его раздражение передается мне. Телефон я сунула в карман и спустилась.
Надо же, чувствую себя почти как дома.
Или даже дома.
И все-таки кого там черти принесли.
Гришку.
Он стоял за калиткой, тянул шею, явно пытаясь разглядеть хоть что-то за стеной кустов. Переступал с ноги на ногу. Вздыхал. И не уходил.
Он, которого бесило пятиминутная задержка… сколько он здесь уже топчется? Давненько.
— Привет, — сказала я, сразу пожалев, что пришла.
— Привет, — Гришка положил обе руки на калитку. — Впустишь?
— Не знаю.
— Янусь, не дури…
Янусь.
И Янчик.
Яночка, когда что-то надо и, желательно, срочно.
— Разговор есть.
— А мне казалось, мы наговорились, — я не сумела сдержать очередной зевок, да и не особо пыталась, честно говоря. Но рот рукой прикрыла. — В прошлый раз…
— Это другое!
Всегда другое. Я ощутила прилив раздражения.
— Яна, вот… давай не здесь. Я действительно хочу поговорить.
Надо было бы послать его лесом… хотя, конечно, чревато, пакостить станет. Это я вдруг поняла ясно. Да и многое другое.
В том числе и то, что говорить придется.
Не из-за любви, от которой, похоже, и углей не осталось. Скорее уж потому, что Гришка что-то да знает. Не случайно он меня сюда отправил. А информация мне очень даже нужна.
— Заходи, — калитку я к неудовольствию дома открыла.
Это на время. Поговорим и спроважу. И даже тропинку подмету, чтобы ни следа Гришкиного не осталось.
— А тебе на пользу пошел переезд. Похорошела как…
Комплименты Гришка делать умел, но почему-то всегда не мне. И я, давно уже, обижалась, но обиду душила, давила, напоминая себе, что комплименты — это лишь слова. И стоит ли из-за слов затевать ссору? Ведь у нас любовь.
Жизнь совместная.
Там не до комплиментов, там сложности преодолевать надо.
Отвела я Гришку в кабинет, где вчера Мирослав был. Вот… не хочу его дальше пускать. Просто не хочу и все.
— Чаем напоишь?
— Обойдешься.
— Ян…
— Слушай, — я запахнула полы халата, которые норовили разъехаться. — У тебя разговор? Давай говорить. А то у меня сегодня по расписанию еще конкурсы сегодня.
— Какие?
— Предсвадебные, — мрачно сказала я. Про конкурсы еще вчера Свята в известность поставила, но вот о сути их выразилась туманно.
Мол, будет.
Всякое-разное.
Неопасное. Для жизни во всяком случае.
Ну-ну…
— Ах да… слышал что-то… ты в этом, стало быть, тоже участвуешь?
— Участвую, — я указала на кресло для посетителей. — Садись.
— Янка, ну что ты как чужая, в самом-то деле? Дуешься? Оно, конечно, я тебя прекрасно понимаю, но и ты меня пойми. Мне ведь непросто далось то решение.
Ночей не спал.
Все глаза выплакал.
— Однако я несу ответственность не только за себя, но и за весь род…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Вот и неси себе, — я вытянула ноги.
Может, платье себе купить? Не свадебное, и не для того, чтоб на работу ходить, хотя я и не ходила в платье. Зачем, когда форма имеется? Но скорее уж так, для души.
И сережки.
Кроссовки новые, взамен Святой испорченных. Краска начала трескаться, шелушиться и облазить, причем вместе с покрытием, а потому мои кроссовки теперь выглядели… не особо так.
Впрочем, сама мысль о том, чтобы потратить деньги вызывала дискомфорт.
Определенно.
Нет, эти, Мирославом принесенные, я тратить не стану. Другие есть. Те же подъемные. Или скопленные, хотя… в общем, разберусь.
— Злишься, — с пониманием произнес Гришка. Вот ведь. В прошлом я и вправду верила, что он меня понимает. И что все остальное — лишь неудачные обстоятельства. Со всеми ведь такие приключаются. — И имеешь право… и я много думал о нас. О прошлом. О том, могло бы все быть иначе…
И выразительно замолчал, уставившись на меня проникновенным взглядом.
Ту, прошлую меня, пробрало бы.
До печенок.
До слез.
А тут ничего, сижу и тоже на него пялюсь.
— Чего тебе надобно-то? — поинтересовалась я, когда игра в гляделки наскучила.
Гришка моргнул.
— Прощения попросить.
— Так проси.
Он запыхтел, явно рассчитывая на иное обхождение.
— Прости меня… за все прости.
— Простила, — я решила быть великодушной. Да и на самом деле… было и прошло. Оба хороши. — Все?
Не все.
И это вот прощение. И эти слезливые причитания, взглядами сдобренные, они часть чего-то большего.
— Гишаня, — я знала, что он терпеть не может, когда имя коверкают, особенно вот так. Гришаней его именовал первый начальник, человек простой, безродный и безсильный, но поставленный над родовитым и образованным Григорием. И теперь вот щека дернулась, едва заметно, но все же. И я не отказала себе в мелком удовольствии повторить. — Гришаня, ты, вроде, взрослый человек… понимать должен, что я тоже взрослый человек. Было у нас? Было. Прошло? Прошло. Ты меня сперва выставил из дома, потом с работы, а теперь явился вот и поешь о великой любви и ошибки. Думаешь, я и вправду поверю?
— Раньше поверила бы, — он как-то разом преобразился, стряхнув обличье слегка растерянного смущенного мужчины, который зрел-зрел и дозрел-таки до понимания, где его истинная любовь обретается.
— Раньше — да. Но вот… поумнела.
— Сила, — со знанием произнес Гришка. — Она тебе ума прибавила.
— Или опыт.
— Да ладно… я помню, какими телячьими глазами ты на меня в кабинете смотрела. Если бы свистнул, побежала бы…
Стиснула зубы. И попыталась понять. Побежала бы? Если бы он говорил иначе. Мягко, с душой, как умеет… может, не сразу. Я все-таки гордость какую-никакую имела. Но вот если бы он остался рядом. Если бы… день за днем встречались.
И его печаль.
Моя тоска, рана, которая так и не заросла. Обстоятельства. Слова… всегда все начинается со слов. И кажется игрой.
— Так чего ж не свистнул-то? — осведомляюсь.
— Скажем так… — Гришка постучал ноготком по столу. — Не было времени толком… как тебе этот городишко?
— Чудесный, — сказала я, не покривив душой. — И город, и князь…
— И роща?
— И она.
— Источник? Видела?
— Видела, — так вот, что ему надо-то. — Мог бы и предупредить.
— Не мог. Поверь, не мог… оно бы не получилось так… естественно. Афанасьев — старый гад, битый жизнью. Его так просто не проведешь.
А теперь, стало быть, получилось? Я стиснула зубы. Молчи, Янка. Молчи и слушай. Или нет… Гришка об одном забывает. Мы долго жили бок о бок. И не только он меня изучил, но и я его.
— Но у тебя получилось, — не столько спрашиваю, сколько утверждаю.
Он ведь самолюбив, Григорий Окрестин-Жабовский. Самолюбив до крайности. Болезненно. И самолюбие это не могло никуда подеваться. Скорее уж наоборот. Кто его выслушивал? Кто ему сочувствовал? Поддерживал? Кто уверял, что он — самый-самый…
