class="p1">– Маменька, ты намерена с этим мириться? – спросила она.
– А что нам делать, дорогая?
– Я что-нибудь придумаю. Я не позволю морочить меня и вдобавок ни за что губить мою жизнь. Я всегда была хорошей дочерью. Ничего не покупала в кредит тайком. – Это был выпад в сторону старшей сестры, за которой числился такой грешок. – Никогда не давала поводов для злословья. Делала все, что он просил. Писала за него письма, как нанятая, а когда ты болела, не просила его задерживаться с нами в гостях больше чем до двух, самое позднее до половины третьего. А теперь он говорит, чтобы я ела у себя в комнате, потому что я напомнила ему про ясно высказанное обещание вернуть нас в Лондон! Разве он не обещал, маменька?
– Я так его поняла, дорогая.
– Ты знаешь, что он обещал, маменька. Теперь, если я что-нибудь сделаю, виноват будет он. Я не стану блюсти приличия ради семьи, когда со мной так обходятся.
– Думаю, приличия мы блюдем ради себя, – сказала ее сестра.
– Ты не сумела их блюсти, – ответила Джорджиана, имея в виду очень давнюю историю, когда старшая сестра попыталась убежать с драгунским офицером, обладателем очень малого дохода. С тех пор прошло десять лет, и о происшествии не упоминали, кроме как в минуты сильнейшей обиды.
– Я блюду приличия не хуже тебя, – сказала София. – Легко быть благоразумной, когда никого не любишь и никто тебя не любит.
– Дорогие, если вы ссоритесь, что же делать мне? – взмолилась мать.
– На такое меня и обрекают, – продолжала Джорджиана. – Где, по его мнению, я найду кого-нибудь, за кого смогу выйти? Бедный Джордж Уитстейбл не бог весть что, но больше здесь никого нет.
– Можешь забирать его, если хочешь, – ответила София, вскинув голову.
– Спасибо, дорогая, но я его вовсе не хочу. До такого я еще не опустилась.
– Ты говорила, что с кем-нибудь убежишь.
– С Джорджем Уитстейблом я не убегу, можете не опасаться. Я скажу вам, что я сделаю. Я напишу папеньке письмо. Думаю, он соблаговолит его прочесть. Если он не хочет везти меня в город, пусть отправит к Примеро. Больше всего меня бесит, что мы согласились быть вежливыми с Мельмоттами в деревне. В Лондоне приходится с таким мириться, но какой ужас был принимать их здесь!
За вечер они не обменялись больше ни словом, кроме как по домашним надобностям. Джорджиана была с сестрой так же сурова, как и с отцом, и София молча переживала обиду. Она почти смирилась, что останется в деревне, считая это достойной местью Джорджиане, да и присутствие мистера Уитстейбла меньше чем в десяти милях многое для нее меняло. Леди Помона жаловалась на головную боль, как всегда, когда ей не хотелось говорить. Мистер Лонгстафф ушел спать. Джорджиана держалась особняком, а на следующее утро глава семьи нашел у себя на туалетном столе следующее письмо:
Дорогой папенька!
Думаю, тебя не удивит, что переезд в город очень для нас важен. Если мы не будем в Лондоне в это время года, то ни с кем не увидимся, а ты понимаешь, как это для меня существенно. Для Софии это ничего не значит, и маменька, даром что любит Лондон, не так уж огорчается. Но по отношению ко мне это очень, очень жестоко. Я стремлюсь в Лондон не ради своего удовольствия – ничего особо хорошего там нет. Но если ты собираешься похоронить меня в Кавершеме, то лучше уж мне сразу умереть. Если бы ты решил сдать оба дома на год или на два и повезти нас за границу, я бы нисколько не роптала. За границей можно познакомиться с замечательными людьми, и, возможно, там все устраивается проще, чем в Лондоне. И там у нас не было бы расходов, кроме как на лошадей, мы могли бы одеваться в старое и очень дешево. Я точно не хочу ничего покупать в кредит. Но если бы ты понимал, каково мне в Кавершеме, где на двадцать миль нет ни одного достойного мужчины, ты бы не просил меня остаться здесь.
Ты совершенно точно обещал вернуться с нами в город, если мы поедем сюда с Мельмоттами. Поэтому тебя не должны удивлять наши чувства при известии, что мы все-таки останемся здесь. Для меня такая жизнь совершенно невыносима. Я вижу, как другие девушки получают шансы, которых лишена я, и порой не знаю, на что это меня толкнет.
Яснее намекнуть на то, чем грозила маменьке – что убежит с кем-нибудь, – она не посмела.
Думаю, бесполезно просить тебя, чтобы ты отвез нас обратно этим летом – хоть ты и обещал, – но я надеюсь, ты дашь мне денег поехать к Примеро. Мне достаточно будет взять мою горничную. Когда ты впервые заговорил, что мы можем не поехать, Джулия Примеро пригласила меня пожить у них, и я вполне готова напомнить ей о приглашении, только сделать это надо быстро. Их дом на Квинс-Гейт очень большой, и я знаю, что места хватит. Они все ездят верхом, так что мне понадобится лошадь, но это единственное, о чем я прошу, потому что экипажей у них много и кучер Джулии сможет возить и меня. Очень прошу, папенька, ответь как можно скорее.
Твоя любящая дочь
Джорджиана Лонгстафф
Мистер Лонгстафф и впрямь соблаговолил прочесть письмо. Он, хоть и отчитал мятежную дочь со всей суровостью, немного ее побаивался. Одно дело – с родительской твердостью поставить строптивую девчонку на место, совсем другое – вести нескончаемую домашнюю войну. Он подозревал, что дочери нравятся стычки, иначе бы их не было так много. Сам мистер Лонгстафф их ненавидел. У него не было особых жизненных интересов. Он мало читал, мало говорил, не особенно любил еду и вино, не играл и не занимался сельским хозяйством. Любимым его времяпрепровождением было слушать, как другие мужчины в клубе говорят о политике и скандалах, но он готов был пожертвовать этим для блага семьи. Ради сокращения расходов он сносил бы бесконечную череду тоскливых дней в Кавершеме, если бы только дочери ему позволили. Окружив себя показной роскошью, от которой ни ему, ни его семье не было и малейшего проку, заставляя лакеев пудрить волосы и надевая парики на кучеров, безуспешно силясь сравняться с теми, кто выше его, он залез в долги. Мистер Лонгстафф мечтал о титуле и полагал добыть его таким способом. От бабушки с материнской стороны его сыну досталась отдельная собственность, дающая две-три тысячи в год (светские пересуды раздували сумму
