Дальнейшее произошло, как в третьеразрядном фильме: все они бегом ринулись на нас (тротуар был метра четыре шириной); на меня навалились человека четыре, двое схватили за кисти рук и затащили в первую машину. Никто из них не сказал ни слова. Водитель автомашины доложил по радио: «Все в порядке. Едем домой через Вестминстерский мост» и включил повышенную скорость. Державший меня за кисть правой руки полицейский инспектор, как потом оказалось, по имени Смит, попытался было сосчитать мой пульс. Но я повернул руку таким образом, чтобы помешать ему, и спросил: «Вы что, доктор?» Он ответил: «Нет. Вы едете в Скотланд-Ярд». Кстати, мой пульс был почти нормальным. Трудно это объяснить, но особого возбуждения не чувствовалось. Паники тоже».
Арестованы были Хаутон и Джи. Днем раньше арестовали Коэнов. Значительная часть резидентуры оказалась за решеткой.
Об аресте Молодого и членов его резидентуры Центр узнал уже 9 января 1961 года. Резидент «легальной» резидентуры сообщил, что во всех утренних газетах от 9 января напечатано сообщение об аресте Бена (псевдоним Молодого), «Дачников» (псевдоним Коэнов), «Шаха» и «Аси».
После ареста и доставки в Скотланд-Ярд, рассказывал Молодый, состоялся первый допрос, который проводил суперинтендант Смит. Он настойчиво добивался, чтобы разведчик сделал добровольное заявление и признался в шпионской деятельности. «Мы знаем все, — говорил он, — что вы делали здесь за все шесть месяцев, что вы были в Англии». На что я ответил, что это очень хорошо, так как в данном случае нет необходимости делать заявление, и добавил, что вообще-то я был в Англии шесть лет. Это его буквально потрясло, и он ушел, не сказав ни слова».
Учитывая складывающуюся ситуацию и знание законов Англии, согласно которым полиция может держать под арестом кого-либо не более суток, после чего арестованный должен быть предъявлен суду и даны обоснования его ареста, Молодый решил занять жесткую позицию, твердо и до конца придерживаться своей основной легенды, ни в чем не сознаваться, требовать права на защиту и не позволять спецслужбам втянуть его в провокацию.
«Принимая такое решение, — писал впоследствии разведчик, — я исходил из следующих соображений: сделать все возможное для того, чтобы показать пример правильного поведения своим помощникам; вынудить контрразведку раскрыть свои карты и тем самым определить причину провала; показать общественному мнению и особенно нашим зарубежным друзьям, оказывающим нам помощь, что советские разведчики являются достойными сынами своей Родины и на них можно положиться. Большое значение при этом для меня имело благородное, мужественное поведение на судебном процессе в США в 1957 году разведчика Рудольфа Ивановича Абеля».
По английским законам предъявлять обвинение в Скотланд-Ярде нельзя, это делается в полицейском участке. Арестованные были привезены туда.
«Смит официально предъявил нам обвинение в шпионаже, — писал Молодый. — Здесь я впервые после ареста увидел Коэнов. Их только что привезли, ночь они провели в одной из полицейских тюрем в районе Руислип». Молодому представилась возможность переброситься несколькими словами с Коэнами. Он им сказал, чтобы они ни в чем не признавались и вели себя, как Абель (о процессе над Абелем много писалось в газетах).
«Нам предложили подписаться под описью отобранного у нас при аресте имущества, — рассказывал далее разведчик. — Я отказался, так как в список был включен пакет, изъятый из хозяйственной сумки Джи, с описанием его содержимого. Как выяснилось на суде, источник принесла приказы по флоту, описание нескольких гидроакустических приборов и электронного оборудования подводной лодки «Дредноут», вторую часть справочника «Корабли военноморского флота» (последние два документа были в пленке) и ряд других документов. Я заявил, что сумочка не моя и вскрывалась без меня».
Судебный процесс начался 13 марта 1961 года в центральном уголовном суде, расположенном в Сити. Он продолжался восемь дней и широко освещался в английской прессе. Вначале выступил генеральный прокурор, затем свидетели и эксперты, главным образом сотрудники контрразведки. Они старались каждый факт трактовать в пользу обвинения. Дело доходило до курьезов. На предварительном слушании возник вопрос о карте военно-морской базы в Портленде, найденной на квартире у Хаутона. Защитник последнего задал вопрос свидетелю Саймонду, капитану первого ранга, начальнику отдела подводной войны Адмиралтейства относительно ценности данной карты для потенциального противника. Саймонд сказал, что она настолько секретная и важная, что не может отвечать на вопросы о ней на открытом заседании суда.
Защитник продолжал настаивать, и было решено провести закрытое заседание. Публику удалили. Суд продолжил работу. Защитник попросил Саймонда еще раз подтвердить, что данная карта была бы очень ценной для потенциального противника. Саймонд подтвердил это. Тогда защитник попросил суд передать карту ему. Взглянув на нее, защитник вернул ее через секретаря суда Саймонду и попросил последнего прочесть надпись в правом нижнем углу карты. Тот взглянул туда и буквально побагровел. По настоянию защитника он все-таки прочел: «Канцелярский отдел Ее Величества, цена 4 шиллинга 6 пенсов». После этого случая закрытых заседаний больше не было.
После свидетелей и экспертов давали показания Хаутон и Джи. Они признались в ведении разведывательной работы. Молодый и Коэны от дачи показаний отказались.
Седьмой день процесса начался с выступления Молодого, по поводу чего лондонская «Дейли мейл» 22 марта писала: «Затем он обернулся к жюри, все члены которого были мужчины, и на безупречном английском языке с четко выраженным американским акцентом зачитал свое заранее заготовленное заявление».
В заявлении говорилось, что никто из арестованных не находился с ним ни в какой преступной связи и что если суд на основании имеющихся у него улик считает обвинение доказанным, то виновным является только он, какие бы последствия для него это ни повлекло.
В течение следствия и суда Молодый по договоренности с Моррисом Коэном прилагал большие усилия оправдать Лону Коэн. Он представлял ситуацию так, что она не была посвящена в его дела. Молодый все время настаивал, что если она и выполняла какие-либо его поручения, то перед ней не раскрывалось их содержание, а все маскировалось под бытовые дела.
Однако когда американцы представили суду доказательства, что Коэны являются американскими гражданами и разыскиваются американской контрразведкой, положение Лоны серьезно осложнилось.
Слушания были закончены, и судья объявил приговоры: Молодому — 25 лет каторжной тюрьмы, Коэнам — по 20 лет, Хаутону и Джи — по 15 лет.
Газета «Обсервер», касаясь поведения Молодого на судебном процессе, писала: «В нем было что-то настолько профессиональное, что возникало лишь чувство восхищения. И если хоть один человек был патриотом и жил ради своего долга, то это он».
Другая газета, «Ньюс оф зе уорлд», добавляла, что Гордон Лонсдейл спокойно вел себя в течение всего процесса, у него даже веко не дрогнуло, когда его приговорили к 25 годам.
Мужественно вел себя разведчик и во время пребывания в тюрьме, где он содержался в условиях особо строгого режима. Как он узнал, МВД Великобритании считало его лицом «исключительного риска», способным бежать из тюремного заключения. В это время из английской тюрьмы бежал Джордж Блейк — один из сотрудников советской внешней разведки, приговоренный в Англии к 42 годам тюремного заключения. Видимо, это обстоятельство подтолкнуло власти ужесточить режим содержания Молодого.
Сначала Конон Трофимович сидел в лондонских тюрьмах, в Манчестере, затем его перевезли в Бирмингем, где он содержался до момента освобождения.
«Я был в тюрьме на особом положении, — рассказывал Конон Трофимович, — потому что, как считали судьи, не признался в том, кем являюсь в действительности. Поэтому они боялись, что я убегу. Обычная тюремная форма — куртка и брюки, очень сходные по покрою с английской военной формой. Мне выдали такую же форму, но с тремя большими «заплатами» — на левой стороне груди, на правом колене и под левым коленом. Содержали в одиночной специальной камере, оборудованной решеткой из специальной стали, которую якобы не берет ножовка. На ночь у меня отбирали всю одежду, и всю ночь в моей камере горел свет. Куда бы я ни шел, со мной следовал специально выделенный тюремщик с моей книжкой-формуляром, в которой он расписывался при передаче меня другому тюремщику».
Питание в тюрьме было однообразным. Надзиратели и администрация относились к разведчику нормально, а после некоторого времени даже с уважением. То же самое можно сказать и о заключенных, среди которых Конон Трофимович имел непререкаемый авторитет из-за умения дать надлежащий совет или написать прошение. Однако в отношении разведчика зачастую нарушались тюремные правила и законы страны. Ему, например, не всегда давали книги, тогда как другие пользовались этим правом.
