— Он бежал не от индейцев, а от белых.
— Каких белых?
— Он считал, что это немцы.
— А! Фольксдойче?
— Не фольксдойче. Я так и не понял до конца. Он потерял много крови, приходил в себя на короткое время. Бормотал о белых, которые не хотят, чтобы видели их лица, и поэтому ходят в накомарниках. Правда, в зарослях, как вы знаете, уйма москитов и песчаных мух. Но между собой эти люди разговаривали по-немецки.
— А он понимал по-немецки?
— Немного. Когда-то работал у фольксдойче. Но он не сказал своим новым хозяевам, что понимает немецкий. Кем, по-вашему, он работал у них?
— Носильщиком? Добытчиком каучука?
— Он состоял при машине, которая забивает сваи! По его словам, люди в накомарниках строят среди болот капище своему богу.
— Капище?
— Ну, так, наверно, выглядит это в его дикарском понимании, — с раздражением бросил капитан. Он говорил коротко, отрывисто, то и дело оглядываясь. — Черт их там знает, что они строят! Рабочих очень много, он говорил. Индейцы. Платят им хорошо. Но они не возвращаются домой.
— Как?!
— Их убивают, — пробормотал капитан, всматриваясь в сужавшийся за кормой лесной коридор. — Расстреливают.
— Расстреливают собственных рабочих?
— Так сказал этот индеец. Он сам видел. Вдвоем с товарищем рубил кустарник на дрова, углубился в лес. Вдруг слышит выстрелы! Второй индеец хотел убежать, но наш заставил его подобраться ближе. В зарослях была засада! Люди в накомарниках подстерегли рабочих, которые, отработав свой срок по контракту, возвращались домой. Они были перебиты до единого!
— В это трудно поверить, — с изумлением сказал я.
— Зачем индейцу было врать? Он с товарищем так испугался, что решил бежать, не заходя в лагерь. Но по их следу пустили собак, догнали, подвергли наказанию. Второй индеец умер под плетью. Нашему индейцу удалось обмануть сторожей. И тут вы заботливо подобрали его и приволокли на пароход! — Капитан со злостью прокашлялся, будто подавился ругательством.
— На таком большом строительстве, — в раздумье сказал я, — есть, вероятно, и мотоботы.
— А! Разве я не сказал вам? У этих в накомарниках есть нечто получше мотоботов. Индеец говорил: «длинный, очень большой челн, который может нырять и…»
— Подводная лодка?!
— Они называли ее… Да, вы же знаете немецкий! Как по-немецки «Летучий Голландец?»
— Дер флигенде Холлендер.
— Вот именно! Второе слово индеец не мог понять. Он не знал, кто такие голландцы. Но первое слово запомнил хорошо: «летающий, летучий». «Но это не самолет, — бормотал он, самолеты, по его словам, видел в Манаосе. — Это длинный челн, который…» И так далее.
— «Летучий Голландец», понятно, прозвище, — сказал я. — Зачем немцам база подводных лодок, если эта база так далеко от устья Амазонки?
— А это вы у Дёница[32] спросите! — сердито бросил капитан, снова оглядываясь. — Меня сейчас интересует одно: хватит ли дров до Рере?
— Должно хватить!
В тех местах пароходы по мере надобности пополняются не углем, а пальмовыми дровами. Но ведь мы не пополнялись дровами на очередной пристани — второй помощник, как вы помните, спутал устья рек.
Я спросил капитана, думает ли он, что за нами послали в погоню подводную лодку.
— Не знаю. Не думаю ничего. Чувствую погоню спиной.
— Но индеец, беглец, умер!
— Люди в накомарниках не знают об этом, и мы стали им опасны. Побывали на самом краю какой-то важной тайны. А разве заткнешь рот всем этим? — Он презрительно показал вниз.
Там разгорались и гасли и снова разгорались огоньки трубок. В Бразилии трубки курят даже женщины. На палубе продолжали шумно обсуждать события ночи.
— Рере, Рере! — озабоченно бормотал капитан. — Боюсь, не дотянем до Рере!
Но мы дотянули до Рере…
3
Ночь развеялась внезапно, как дым.
Я собрался было опять в свою «преисподнюю», но замешкался на трапе. Не мог удержаться, чтобы не оглядеться вокруг. Ночь сдает вахту дню! Это всегда красивое и величественное зрелище — под любыми широтами. Но на экваторе оно особенно красиво. Здесь «смена вахты» происходит без предупреждения. Не бывает ни сумерек, ни рассвета.
Вдруг длинная зыбь быстро пробежала по верхушкам пальм, потом из-за них взметнулись лучи. Словно бы воины, тысячи воинов, спрятавшись в зарослях, разом выдернули из ножен свои мечи!
Аракара осветилась. Вода была бледно-розовой, а берега ярко-зелеными. Впереди стал виден слепящий плес Рере. Он даже как будто был немного выпуклым посредине. От нас его отделял узкий мыс, поросший папоротником.
Я с изумлением увидел, что мыс удлиняется! Он менял свои очертания на глазах, делался ниже и уже.
И вдруг я понял: это нос подводной лодки, тупо обрубленный, как секира, выдвигается из-за мыса! Еще несколько секунд, и она уже вся на виду: серая, в пятнах камуфляжа, как змея, очень длинная, без всяких опознавательных цифр или букв.
От нее мы были на расстоянии полукабельтова. Как она смогла обогнать нас? Наверно, был какой-то сокращенный путь, подлодка прошла к устью Аракары неизвестными нам протоками.
Я даже не успел испугаться. Меня поразила высокая боевая рубка и отсутствие орудия на палубе. Но пулеметы были там, и расчет выстроился подле них.
Подводная лодка замерла посреди плеса, преграждая нам путь. С палубы донесся разноголосый протяжный вопль.
Что-то крикнул за моей спиной капитан. Второй помощник торопливо прошлепал босиком по трапу. Я увидел, как несколько матросов спускают на талях шлюпку. На них стала напирать толпа пассажиров, орущих, визжащих, вопящих. О! Это очень страшно — паника! Особенно на корабле.
Шлюпка поползла, стала косо, черпнула воду кормой. За борт полетели спасательные круги, подвесные койки, ящики.
Будто столбняк пригвоздил меня к трапу. Я неподвижно стоял и смотрел, хотя знал: мое место у машин!
Но что мог сделать наш бедняга «Камоэнс», безоружный, беспомощный, зажатый в узком пространстве берегами реки? Неуклюже разворачиваясь, он печально проскрипел в последний раз своими ревматическими бимсами, шпангоутами и стрингерами.
Однако нас не удостоили торпеды. Короткая очередь!
Я оглянулся. Капитан лежал скорчившись, подогнув голову под плечо. Рука свисала с мостика. В ногах капитана валялся рулевой. Нас расстреливали из пулеметов!
Течение сразу же подхватило неуправляемый «Камоэнс» и понесло его на перекат. Я стряхнул с себя эту одурь. Кинулся со всех ног на мостик к штурвалу. Но не добежал, не успел добежать! Резкий толчок, скрип, грохот!
Вокруг меня колыхались люди, обломки, ящики. Я был уже в воде!
Вероятно, «Камоэнс» получил большую пробоину или несколько пробоин. Он быстро заваливался набок. По перекосившейся палубе скатывались в воду люди.
Мимо меня проплыло несколько корзин, связанных вместе. На них взобрались два или три человека. Я присоединился к ним.
Нас развернуло и потащило прямо к подводной лодке. Шлюпка, переполненная людьми, обогнала наши корзины. Весла опускались неравномерно.
Матери поднимали детей и показывали их пулеметчикам, которые стояли на палубе.
Но вот по шлюпке стегнула очередь, гребцы и пассажиры шарахнулись к корме. Шлюпка перевернулась.
И тут явились пирайи! Вода вокруг барахтавшихся людей забурлила, запенилась. Пена была кровавой!..
Пулеметчики решили отдохнуть. Они спокойно стояли, облокотившись на свои пулеметы. А пирайи доделывали за них работу!
Видеть это было нестерпимо! Просто нестерпимо! — Нэйл стукнул себя кулаком по лбу: — Как это выбьешь отсюда? Как?! — И, задохнувшись, добавил тихо: — Разве что пулей…
Он с силой потер лоб, обернулся к Виктории:
— Извините! Вообще-то не позволяю себе распускаться. Но стал описывать по порядку, и это так живо вспомнилось! Еще раз прошу извинить!..
Течение несло наши корзины к подводной лодке.
Я увидел, как матрос вынес на палубу разножку. На нее сел человек. Ему подали фотографический аппарат. Он сделал несколько снимков. Потом закурил и, перебросив ногу за ногу, стал смотреть на нас.
И я подумал: до чего же мне не повезло! В свой смертный час не увижу лиц жены или друзей. Уношу с собой взгляд врага, этот отвратительно безучастный, ледяной взгляд!
Человек, сидевший на разножке, наблюдал за нашей агонией у его ног так, словно бы мы были не люди, а черви…
Снова очередь! Брызги воды поднялись перед глазами. Кто-то закричал. Больше ничего не помню. Мне наконец повезло. Потерял сознание от боли…
Когда я очнулся, корзины, связанные вместе, покачивались в прибрежных камышах. Я был один. Рана на плече кровоточила.
Я с осторожностью раздвинул камыши. Река была пуста. Только алые полосы плыли по сияющему выпуклому плесу. Мне показалось: это кровь. Но то были лучи заката…
