Маша (поспешно). Ведь я всё-таки вам чужая, Михайло Иваныч. Все скажут: он отказался, ну, что ж такое? Она ведь воспитанница, приемыш; даром хлеб ест. Ее взяли, а теперь вот бросили — что ж из этого? Вот велика важность! И за то уже спасибо, что позанялись ей. Поделом ей! Кто за нее отвечает? Жила бы у своих родственников — с ней бы этого не случилось. Даровой хлеб, знать, вкусен. А работать ей, видно, не хочется?.. Вы поймите, Михайло Иваныч, мое положение. Я вас люблю больше, чем кого-нибудь на свете; но что же делать? До сих пор я еще могла жить у вас, а теперь… Мне теперь невозможно остаться; право, невозможно. За что же я буду презрение сносить, посудите сами? А я еще сумею кусок хлеба себе заработать…
Мошкин. Я ничего не понимаю, решительно ничего не понимаю, что ты мне такое говоришь? Какой кусок хлеба? и какое презрение? и кто посмеет? Христос с тобой, Маша!.. Кто за тебя отвечает? — Я за тебя отвечаю! Я никому не позволю над тобой насмехаться. Я это всему свету докажу, молокососу этому докажу…
Маша. Полноте! что вы это?
Мошкин. Да вот посмотришь. Ты меня еще не знаешь. «Ты у меня живешь», — да, Маша, перекрестись: ведь я старик, ведь я степенный человек, ведь все знают, что ты мне дочь… Помилуй, помилуй! Я тебя, ей-богу, не понимаю.
Маша. Нет, Михайло Иваныч, вы меня понимаете…
Мошкин. Да полно же, Маша! неужели ты это не шутя говоришь?
Маша (вставая). Мне теперь не до шуток, Михайло Иваныч.
Мошкин. И ты можешь меня оставить?
Маша. Я должна.
Мошкин. Да куда же ты пойдешь?
Маша. Куда-нибудь. Сперва я к тетке перееду, а там посмотрю: может быть, место где-нибудь найду.
Мошкин (складывая руки). Я с ума сойду, ей-богу с ума сойду. Ты к тетке переедешь?.. Да ты спроси прежде, где тетка-то сама живет? — У повивальной бабки в чулане за перегородкой, вместе с банными вениками, сушеными грибами да старыми юбками!
Маша (несколько обиженная). Я не боюсь бедности.
Мошкин (вскакивая). Да нет! это вздор! это вздор! Я не в состоянии буду это вынести. Как? И он, и ты, — и всё, всё разом… Докажи же мне хоть ты по крайней мере, что у тебя сердце доброе, не то что у него. Неужели вы все, молодые люди, нынче такие? Ты посуди: ведь я только для тебя и живу… Ведь твое отсутствие меня убьет… Маша, сжалься над бедным стариком… Что я тебе такое сделал?..
Маша. Михайло Иваныч, да войдите же и вы в мое положение… Я не могу, ей-богу не могу у вас остаться…
Мошкин. Тьфу вы, женщины! Сущее божеское наказание! Что раз вошло им в голову — ну, хоть тресни!.. Нет, Маша, я не могу позволить тебе уйти отсюда… Здесь твое гнездо, твой кров; здесь всё твое и всё для тебя — я не могу с тобой расстаться… но я… Ну да; я готов, пожалуй, согласиться, что ты права; да, тебя должны все уважать, а я с своей стороны должен тебя защищать, как бы родную дочь защитил; это мое дело, потому что ты у меня живешь, потому что я за тебя отвечаю перед богом и перед людьми; а вследствие этого я тебе вот что скажу: ты теперь будь спокойна, — а я вот что намерен сделать: либо я всё устрою по-прежнему, либо я его на дуэль вызову…
Маша (с испугом). На дуэль?
Мошкин. Да, на дуэль. На шпадронах, на пистолетах* — мне всё равно.
Маша (задыхающимся голосом). Послушайте, Михайло Иваныч! Я вам говорю: если вы сейчас не откажетесь от своего намерения, я, ей-богу, в ваших же глазах… ну, я не знаю… я себя жизни лишу.
Мошкин (почти крича). Так что ж мне делать, боже мой, что ж мне делать? У меня ум теряется… (Вдруг останавливается.) Послушай, Маша… Да нет! я совсем с панталыка сбился… ну, да всё равно. Слушай. Ты хочешь, чтоб тебя уважали, не правда ли? Ты хочешь, чтоб никто не смел даже подумать что-нибудь нехорошее на твой счет; тебе твое теперешнее положение в тягость — а? но правда ли?.. Ну, так слушай же — только, ради бога, не считай меня за безумного… Вот, видишь ли… я… ты останешься здесь… и никто… понимаешь?.. уж совершенно никто не будет сметь — ну, словом сказать, хочешь ты за меня замуж выйти?
Маша (с невыразимым удивлением). Михайло Иваныч…
Мошкин (необыкновенно быстро). Не перерывай меня… я сам не знаю, как эта мысль мне в голову пришла, но я должен ее высказать. Средство, я согласен, отчаянное, да и положение-то наше каково?.. Если б я надеялся на возвращение Петруши… (Маша делает движение рукой.) Ну, вот видишь, видишь… Позволь же мне по крайней мере объясниться, а то ты меня точно вправе за сумасшедшего счесть или даже… Нет! ты не можешь подумать, что я в состоянии тебя оскорбить…
Маша. Нет… но…
Мошкин. Ты сама виновата… Вольно ж тебе было пугнуть меня своим отъездом… Да и всё, что ты мне натолковала о презрении там, о куске хлеба и прочее, — всё это мне голову вскружило. Ведь из чего я бьюсь, Маша? Чего мне хочется? Мне хочется, чтоб тебя все уважали, как королеву; мне хочется доказать всем, всем, что руку твою получить — да это верх степени благополучия!.. Один дурак, мальчишка, отказался — от своего счастья отказался; а вот я, человек степенный, безукоризненный, как говорится, чиновник, и перед тобой на коленах; дескать, Марья Васильевна, удостойте. Вот что мне хочется всему миру доказать — ему тоже, Петру Ильичу то есть. Вот что пойми… Ради бога, не вздумай ты…
Маша. Михайло Иваныч…
Мошкин. Постой, постой, я знаю, я всё знаю, что ты мне хочешь возразить; но пойми меня. Какой я тебе муж — помилуй! об этом нечего и говорить… Но я чувствую точно, тебе нельзя жить у меня эдак, по-прежнему, а оставить меня ты не можешь. Я предлагаю тебе покой, тишину, уважение, приют — вот что я тебе предлагаю. Я человек честный, ты знаешь, Маша, ничем не замаранный; я буду тебя лелеять так же точно, как до сих пор лелеял. Отцом я тебе буду — вот что. А! тебя хотели бросить, обидеть: ты вот сирота беспомощная, приемыш; ты у чужих людей из милости на хлебах живешь — так нет же! Вот ты хозяйка, ты госпожа, ты барыня… а я… ширмы, понимаешь, ширмы, и больше ничего. Ну, что ты на это скажешь?
Маша. Я так удивлена, Михайло Иваныч… и так тронута… Как вы хотите, чтоб я теперь вам отвечала…
Мошкин. Да кто ж тебя принуждает, помилуй! Ты обсуди это дело на досуге. Ведь я это придумал для твоего спокойствия… Это твое дело. Ты только скажи мне сегодня, что ты остаешься у меня. Вот я и буду счастлив. Больше мне ничего не надо.
Маша. Но остаться у вас я ведь не могу, если… Я только тогда останусь… Я не могу вам ответить теперь…
Мошкин. Ну, как хочешь, как хочешь… Подумай…
Маша. Но, Михайло Иваныч, если б даже… имею ли я право располагать вами… за что же вы…
Мошкин. Вот тебе на! А на что ж я, по-твоему, нужен на сем свете? Скажи-ка, а? На что? Вот что выдумала! Да старому дураку, как я, такого счастья и сниться-то не следует! Господи боже мой! Вот еще что! Ты мне только одно теперь скажи, что ты остаешься… а ответ ты мне дашь потом, когда вздумается и какой вздумается…
Маша (помолчав). Я в вашей власти.
Мошкин (с сердцем). Если ты мне еще раз это скажешь, я, как перед богом говорю, я сейчас пойду в кухню и стану сапоги Маланье чистить — слышишь? Ты в моей власти? Ах, господи боже мой!
Маша (глядит на него некоторое время; тронутым голосом). Я остаюсь, Михайло Иваныч.
Мошкин. Остаешься! Душа ты моя! (Хочет ее обнять.) Нет, не смею, не смею, не смею…
Маша (обнимая его). Добрый, добрый мой Михайло Иваныч… Да, вы меня любите, вы мне преданы… да, да, это так. Вы не обманете меня, вы не измените. Я на вас могу положиться. Только позвольте мне уйти теперь к себе… У меня голова кругом идет. Я к себе пойду.
Мошкин. Сделай одолженье, Маша… Помилуй, как тебе угодно. Над тобой здесь на́большего нет. Отдохни. Это главное. А остальное уладится как-нибудь. (Провожая ее до двери.) Так ты остаешься?
Маша. Остаюсь.
Мошкин. Ну, и слава богу, слава богу! Лишь бы ты была покойна и счастлива. А о прочем не беспокойся, ради бога… Говорят, в таких случаях следует спросить у возлюбленной то есть особы: могу ли я, дескать, надеяться? Но ты не бойся, я ничего у тебя не спрошу…
Маша (помолчав немного). Напрасно. Вы можете надеяться. (Подумав.) Вы можете надеяться. (Быстро уходит.)
Мошкин (один). Что это она сказала? Вы можете надеяться? (Прыгает.) Стой, старый дурак! Что это ты расскакался? Разве ты не понимаешь?.. Но, господи боже мой! Кто бы мог это всё предвидеть? Это просто такие чудеса, каких на свете никогда не бывало! Тот отказывается, Маша остается, я вот, по всей вероятности, женюсь… Я женюсь? В мои года, и на ком же? На совершенстве на каком-то, на ангеле… Да это сон, это бред; просто я в чаду хожу… в горячке; я в горячке. А? Петр Ильич? Вы думали нас подкузьмить? Ан, нет же, вот! Шиш тебе, мой голубчик! (Оглядываясь и тихонько про себя.) То-то у меня и прежде сердце замирало, когда я ее сватал… (Махая рукой.) Молчи, молчи, старый, молчи! А только я задыхаюсь, ей-богу задыхаюсь… Пойду по улице немножко пробегаюсь… (Схватывает шапку и в дверях сталкивается с Шпуньдиком и Пряжкиной.)
