– Папа, – вмешалась Маргарет, – Том говорил об американской революции, а это…
– Нет, Маргарет, ты хочешь, чтобы я сменил эту неприятную тему, но я этого не сделаю. Об этом необходимо говорить, это очень важно, – седые усы дрожали, голос прервался.
Став свидетелем столь неприкрытого, недостойного мужчины проявления эмоций, Том почувствовал свое превосходство.
– Да, Том, – снова заговорил старик, – я хочу, чтобы ты знал, кто ты есть. Мы уехали из Германии до войны, моя жена и я. В то время я был женат на другой женщине. Ее семья жила в Германии тысячу лет, тысячу, можешь себе представить? У нас был ребенок. На Фриде я женился гораздо позднее, уже после приезда в Америку. Вот почему я намного ее старше, – он помолчал и вытер лоб. – А, какой смысл. Может, я и в самом деле говорю слишком много.
– Нет, продолжайте, Альберт, – твердо сказал Маккензи. – Вы правы, говорить об этом необходимо. Продолжайте.
– Так на чем я остановился? Ах да, моя жена и маленькая дочка были на юге Франции. Когда нацисты оккупировали Францию и к власти пришло правительство Виши, мы поняли, что надо уезжать. Мы решили перейти через Пиренеи, пробраться в Испанию, затем в Лиссабон и там в относительной безопасности дождаться, пока нам выдадут визу, чтобы уехать куда-нибудь подальше от Европы. В таких случаях люди нанимали проводника и пешком шли через горы – долгое, тяжелое и опасное путешествие. В любой момент можно было наткнуться на немецкий патруль. Тем не менее мы отправились в путь. Нас было восемь человек. И мы бы прошли, если бы у моей жены не случился выкидыш. Я должен сесть, – вдруг отрывисто сказал Альберт.
Том испытал облегчение – старик больше не возвышался над ним, загораживая собой все. Тому было необходимо на чем-то остановить взгляд, но колли куда-то ушел и взгляд его все время упирался в грудь старика. Теперь, по крайней мере, он мог созерцать лужайку у дома, слушая этот нескончаемый поток слов.
– Я буду краток. Как только моя жена поправилась настолько, что оказалась в состоянии передвигаться – хотя, конечно, ни о каком переходе через горы теперь не могло быть и речи – мы вернулись в Тулузу, где скрывались до этого. Нет смысла подробно описывать нашу жизнь в Тулузе. Мы боялись выходить на улицу и практически не покидали тесной комнатушки. Отваживались лишь на короткие вылазки, чтобы достать еду. И что же в итоге? В итоге немцы схватили нас и поместили в лагерь, женщин и детей в один, мужчин – в другой. А потом длинный состав увез всех в Аухвиц. Больше я не видел свою жену и маленькую Лотту. Я уцелел. Вот и все.
– Ты разнервничался, – сказала Фрида. – Тебе вредно вспоминать все это, переживать заново. Не стоило тебе об этом рассказывать.
– Но Тому это пойдет на пользу. Ради Тома я и рассказал историю своей жизни. А теперь пусть послушает твою.
Фриде явно не хотелось ничего рассказывать и, по мнению Тома, это говорило в ее пользу. Кому захочется выкладывать подробности своей личной жизни чужому человеку? «Я ведь чужой для них, – подумал Том, – и их боль, их скорбь мне чужды. Конечно, жаль жену старика и его маленькую дочь. И то, что он рассказал, наверняка правда, не мог он все это выдумать и цифры видны у него на руке. Нет, он не лгал, у него в глазах стояли слезы. И все же что-то здесь еще кроется, должно быть какое-то иное объяснение тому, что с ними произошло. Читая книгу Гитлера слышишь голос другой стороны, громкий и ясный. Но в любом случае, какое мне до этого дело?»
Фрида коротко рассказала свою историю.
– Сама я родилась в Америке, но мой отец родом из Германии. В то время, когда там начались погромы, он был совсем еще молодым человеком, работал врачом, недавно женился. Они с матерью уехали в Италию, где он изучил итальянский язык и получил лицензию практикующего врача. А затем к власти пришел Муссолини, и они снова бежали, на этот раз в Америку, в Нью-Йорк. Отцу пришлось учить новый язык и начинать все сначала. Но у меня жизнь была легкой. Я уже была американским ребенком. Я выросла, вышла замуж за Альберта, у нас родилась Маргарет, и когда она вышла за Артура, мы перебрались сюда, поближе к ним. Вот и вся история. Короткая история.
– Но далеко не простая, – заметил Маккензи и со значением посмотрел на Тома.
И опять у Тома возникло ощущение, будто все, что он видел и слышал, было тщательно отрепетировано. «Пытаются затянуть меня, сделать одним из них», – подумал он. Но он не был одним из них. От одной этой мысли ему стало нехорошо. Эти люди были жертвами, они всегда оказывались в проигрыше.
Он представил, как теперь они постоянно будут слать ему письма, звонить ему, встречаться с ним. Они будут снова и снова умолять его приехать к ним еще раз. Мама будет просить о том же. Отец будет возражать, и их дом, всегда такой спокойный, начнут раздирать ссоры. И, что еще хуже, вся эта история в конце концов выйдет наружу. Такие вещи нельзя скрывать до бесконечности. «Подмена младенцев!» – будут кричать заголовки газет, продающихся в супермаркете… Он вдруг стал задыхаться.
– Ну и как, можешь ты что-нибудь сказать о том, что услышал? Есть у тебя какие-нибудь мысли на этот счет? – услышал он голос Артура.
– Немного.
– Значит, немного. Если не возражаешь, я бы хотел услышать эти немногие мысли.
Том не смотрел на Артура. Взгляд его был прикован к лужайке, к деревьям, листья на которых трепетали от ветра. Он немного успокоился, увидев это свидетельство циркуляции воздуха. По крайней мере, он не задохнется.
– Итак, что же это за мысли? – терпеливо повторил Артур.
Том заставил себя открыть рот.
– Мне жалко маленькую девочку. Всех их жалко. Это печальная история.
– Это были твои соплеменники. Ты это почувствовал.
– Нет, я не еврей. Я методист.
– Ты можешь быть методистом, но это не меняет того факта, что они твои соплеменники.
– Нет.
– Ну, хорошо, пусть нет. Но разве в этом случае можно писать статьи, подобные тем, что появляются в газете, в которой ты сотрудничаешь? Разве кому-то это позволено?
– У меня есть экземпляр, – сказала Холли. – В списке сотрудников редакции стоит и твое имя. Твое обесчещенное имя.
– Холли! – предупредила Маргарет.
Так вот к чему они вели.
– Твоя церковь не одобряет той гнусной лжи, которую публикует эта газета.
Артур вцепился в эту тему, как бульдог в чью-то ногу. Том вышел из себя.
– Послушайте, я приехал к вам по вашей же просьбе. Я приехал не для того, чтобы в чем-то оправдываться. Я не предполагал, что на меня здесь будут нападать.
Маргарет тихо проговорила:
– Мы просто хотим, чтобы ты принимал нас такими, какие мы есть, Том.
