— Фашистский утопизм, довольно любопытно, — сказал Шельга. — Роллингу вы об этом рассказывали?
— Не утопия, — вот в чём весь курьёз. Я только логичен… Роллингу я, разумеется, ничего не говорил, потому что он просто животное… Хотя Роллинг и все Роллинги на свете вслепую делают то, что я развиваю в законченную и чёткую программу. Но делают это варварски, громоздко и медленно. Завтра, надеюсь, мы будем уже на острове… Увидите, что я не шучу…
— С чего же начнёте-то? Деньги с бородкой чеканить?
— Ишь ты, как эта бородка вас задела. Нет. Я начну с обороны. Укреплять остров. И одновременно бешеным темпом пробиваться сквозь Оливиновый пояс. Первая угроза миру будет, когда я повалю золотой паритет.[13] Я смогу добывать золото в любом количестве. Затем перейду в наступление. Будет война — страшнее четырнадцатого года. Моя победа обеспечена. Затем — отбор оставшегося после войны и моей победы населения, уничтожение непригодных элементов, и мною избранная раса начинает жить, как боги, а трудовики начинают работать не за страх, а за совесть, довольные, как первые люди в раю. Ловко? А? Не нравится?
Гарин снова расхохотался. Шельга закрыл глаза, чтобы не глядеть на него. Игра, начатая на бульваре Профсоюзов, разворачивалась в серьёзную партию. Он лежал и думал. Оставался опасный, но единственный ход, который только и мог привести к победе. Во всяком случае самое неверное было бы сейчас ответить Гарину отказом. Шельга потянулся за папиросами, Гарин с усмешкой наблюдал за ним.
— Решили?
— Да, решил.
— Великолепно. Я раскрываю карты: вы мне нужны, как кремень для огнива. Шельга, я окружён тупым зверьём. Людьми без фантазии. Мы будем с вами ссориться, но я добьюсь, что вы будете работать со мной. Хотя бы в первой половине, когда мы будем бить Роллингов… Кстати, предупреждаю, бойтесь Роллинга, он упрям, и если решил вас убить, — убьёт.
— Меня давно удивляло, почему вы его не скормили акулам.
— Мне нужен заложник… Но во всяком случае он-то не попадёт в список «первой тысячи»…
Шельга помолчал. Спросил спокойно:
— Сифилиса у вас не было, Гарин?
— Представьте — не было. Мне тоже иногда думалось, всё ли в порядке в черепушке… Ходил даже к врачу. Рефлексы повышены, только. Ну, одевайтесь, идём ужинать.
87
Грозовые тучи утонули на северо-востоке. Синий океан был необъятно ласков. Мягкие гребни волн сверкали стеклом. Гнались дельфины за водяным следом яхты, перегоняя, кувыркались, маслянистые и весёлые. Гортанно кричали большие чайки, плывя над парусами.
Вдали из океана подымались голубоватые, как мираж, очертания скалистого острова.
Сверху — в бочке — матрос крикнул: «Земля». И стоявшие на палубе вздрогнули. Это была земля неведомого будущего. Она была похожа на длинное облачко, лежащее на горизонте. К нему несли «Аризону» полные ветра паруса.
Матросы мыли палубу, шлёпая босыми ногами. Косматое солнце пылало в бездонных просторах неба и океана. Гарин, пощипывая бородку, силился проникнуть в пелену будущего, окутавшую остров. О, если бы знать!..
88
В далёких перспективах Васильевского острова пылал осенний закат. Багровым и мрачным светом были озарены баржи с дровами, буксиры, лодки рыбаков, дымы, запутавшиеся между решётчатыми кранами эллингов. Пожаром горели стёкла пустынных дворцов.
С запада, из-за дымов, по лилово-чёрной Неве подходил пароход. Он заревел, приветствуя Ленинград и конец пути. Огни его иллюминаторов озарили колонны Горного института, Морского училища, лица гуляющих, и он стал ошвартовываться у пловучей, красной, с белыми колонками, таможни. Началась обычная суета досмотра.
Пассажир первого класса, смуглый, широкоскулый человек, по паспорту научный сотрудник Французского географического общества, стоял у борта. Он глядел на город, затянутый вечерним туманом. Ещё остался свет на куполе Исаакия, на золотых иглах адмиралтейства и Петропавловского собора. Казалось, этот шпиль, пронзающий небо, задуман был Петром как меч, грозящий на морском рубеже России.
Широкоскулый человек вытянул шею, глядя на иглу собора. Казалось, он был потрясён и взволнован, как путник, увидевший после многолетней разлуки кровлю родного дома. И вот по тёмной Неве от крепости долетел торжественный звон: на Петропавловском соборе, где догорал свет на узком мече, над могилами императоров куранты играли «Интернационал».
Человек стиснул перила, из горла его вырвалось что-то вроде рычания, он повернулся спиной к крепости.
В таможне он предъявил паспорт на имя Артура Леви и во всё время осмотра стоял, хмуро опустив голову, чтобы не выдать злого блеска глаз.
Затем, положив клетчатый плед на плечо, с небольшим чемоданчиком, он сошёл на набережную Васильевского острова. Сияли осенние звёзды. Он выпрямился с долго сдерживаемым вздохом. Оглянул спящие дома, пароход, на котором горели два огня на мачтах да тихо постукивал мотор динамо, и зашагал к мосту.
Какой-то высокий человек в парусиновой блузе медленно шёл навстречу. Минуя, взглянул в лицо, прошептал: «Батюшки», и вдруг спросил вдогонку:
— Волшин, Александр Иванович?
Человек, назвавший себя в таможне Артуром Леви, споткнулся, но, не оборачиваясь, ещё быстрее зашагал по мосту.
89
Иван Гусев жил у Тарашкина, был ему не то сыном, не то младшим братом. Тарашкин учил его грамоте и уму-разуму.
Мальчишка оказался до того понятливый, упорный, — сердце радовалось. По вечерам напьются чаю с ситником и чайной колбасой, Тарашкин полезет в карман за папиросами, вспомнит, что дал коллективу клуба обещание не курить, — крякнет, взъерошит волосы и начинает разговор:
— Знаешь, что такое капитализм?
— Нет, Василий Иванович, не знаю.
— Объясню тебе в самой упрощённой форме. Девять человек работают, десятый у них всё берёт, они голодают, он лопается от жира. Это — капитализм. Понял?
— Нет, Василий Иванович, не понял.
— Чего ты не понял?
— Зачем они ему дают?
— Он заставляет, он эксплуататор…
— Как заставляет? Их девять, он один…
— Он вооружён, они безоружные…
— Оружие всегда можно отнять, Василий Иванович. Это, значит, они нерасторопные…
Тарашкин с восхищением, приоткрывая рот, глядел на Ивана.
— Правильно, брат… Рассуждаешь по-большевистски… Мы в Советской России так и сделали — оружие отняли, эксплуататоров прогнали, и у нас все десять человек работают и все сытые…
— Все от жира лопаемся…
— Нет, брат, лопаться от жира не надо, мы не свиньи, а люди. Мы жир должны перегнать в умственную энергию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
