Только внешне могло показаться, что все эти дни Тимур был занят охотой. Незаметно, исподволь наблюдал он за эмирами в своем окружении, за беками и батырами. И в который раз уже его взгляд задерживался на батыре Едиге, прибежавшем к нему в свое время из Белой Орды. Крепость меча узнают по его лезвию, батыра – по его поступкам.
Тимуру вспомнилась охота. Они долго и безуспешно преследовали матерого огромного волка, но тот уходил от погони, уворачивался от ударов соила. Наконец он затаился в густых кустах таволги. Окружив его, охотники начали медленно приближаться к тому месту, где, по их расчетам, залег зверь.
Едиге ехал рядом с Тимуром. Они почти одновременно увидели волка. Зверь, изготовившись к прыжку, ждал момента для нападения. С его оскаленных клыков падала на землю желтая пена, шерсть на загривке стояла дыбом.
Тимур поднял соил для удара. Но зверь опередил его. Сильное, большое тело волка взвилось над землей. Не на Тимура бросился зверь, а на Едиге, который в этот момент был чуть ближе к нему. Прыжок был таким сильным, что грудь зверя ударилась о грудь батыра. Едиге успел схватить волка за горло.
Испуганно храпел под батыром конь, крутился на месте, а Едиге все сильнее сжимал пальцы на горле хищника. Тимур не спешил на помощь батыру, и, даже когда подскакали другие эмиры, он жестом руки остановил их, не разрешая вмешаться в схватку.
Весь подавшись вперед, с горящими глазами, следил Хромой Тимур за схваткой человека и зверя. Наконец тело волка перестало извиваться, язык вывалился на сторону, и Едиге, подняв зверя над головой, отшвырнул его далеко в сторону.
– Ты достоин похвалы, – уронил гурхан. Тимур был скуп на слова одобрения, и то, что он сказал, было самой высокой наградой.
Когда Едиге, собственноручно содрав шкуру с задушенного им волка, перекинул ее через луку седла Тимура, гурхан подумал: «Этот человек смел и щедр. Со временем он мне пригодится».
Дорога до Самарканда была не близкой. По пути предстояло проехать аулы Тохтамыша и Едиге. По давней традиции кочевников, они теплое время года проводили вдали от города, в степи, жили в юртах, как это делали и их предки.
Занятый своими мыслями, Тимур не заметил, как подъехал, поравнялся с ним Тохтамыш.
– Высокочтимый гурхан, – сказал он. – Совсем рядом мой аул. Если бы вы захотели отдохнуть с дороги и выпить пиалу кумыса, это была бы большая честь для меня.
Тимур посмотрел на солнце. Оно стояло еще высоко, день только перевалил на вторую половину, и гурхан согласился. Здесь-то и произошла та история, которая окончательно сделала Тохтамыша смертельным врагом Хромого Тимура.
Едва кони свернули в сторону виднеющегося невдалеке аула, как Коксемсер, спокойно трусивший до этого у ног коня гурхана, насторожился и заволновался.
Людям известно, что волк всегда остается волком, но откуда им было знать о том, что произошло почти четыре года назад. Тогда Коксемсер еще был щенком, а нынешняя жена Тохтамыша Кунайым-Жупар-бегим жила при дворе Тимура. Однажды девушка сидела в покоях Биби-ханум. Никто не заметил, как подкрался к ней волчонок и, играя, сильно дернул ее за длинную косу.
От неожиданности Кунайым-Жупар-бегим вскрикнула, а когда обернулась и увидела того, кто так напугал ее и причинил боль, в сердцах ударила Коксемсера. Волчонок не завизжал, не отпрянул в сторону. Он, совсем как большой волк, изготовился к прыжку и, оскалив клыки, зарычал.
– Какой маленький и такой грозный, – сказала с улыбкой Биби-ханум. – Ты напрасно ударила его. Коксемсер все-таки волк.
Кунайым-Жупар-бегим и сама сожалела о своем поступке. Волчонок нравился ей. Она достала из кармана кусочек иримшика – сладкого сушеного творога – и бросила его зверенышу. Но впервые тот не принял от нее лакомства, а отскочил в сторону, настороженно следя за рукой девушки. С этого дня Коксемсер больше никогда не играл с Кунайым-Жупар-бегим и, завидев ее еще издали, старался избежать встречи, отводил в сторону злые глаза.
Девушка тоже чувствовала неприязнь к себе волчонка, и, по мере того как он рос и превращался в большого зверя, страх все чаще приходил в ее сердце.
С того времени, как Тохтамыш взял Кунайым-Жупар-бегим в жены, она реже стала бывать во дворце гурхана и постепенно забыла о своей ссоре с волчонком. И вот теперь, когда Тимур и его свита повернули своих коней к аулу Тохтамыша, беспокойство, которое вдруг проявил Коксемсер, никого не насторожило. «Наверное, чует чужих собак, – подумал Тимур. – Туго им сейчас придется…» Он хотел приказать своему хурши – псарю, чтобы тот взял волка на привязь, но не успел. Коксемсер вдруг рванулся вперед и, вытянувшись всем своим огромным и длинным телом, стремительно понесся к аулу. Короткие уши его были плотно прижаты к огромной лобастой голове. Сердце подсказывало Тохтамышу, что сейчас случится несчастье. Огрев коня камчой, он помчался вслед за волком, но было поздно. Как в страшном сне увидел он то, от чего кровь в его жилах заледенела…
На краю аула стояли люди, вышедшие встречать гостей, и впереди всех была Кунайым-Жупар-бегим с годовалым сыном на руках. Со всего разлета, взвившись в воздух, волк бросился на женщину и вцепился в ее горло. Ребенок, завернутый в цветное одеяло, выпал из рук матери, отлетел в сторону. Хрипя, давясь слюной, волк продолжал терзать неподвижное окровавленное тело женщины, распростертое на земле. Тохтамыш выхватил саблю, на всем скаку ударил ею зверя. Голова Коксемсера откатилась в сторону. Тохтамыш развернул коня, хотел спрыгнуть с седла, чтобы подбежать к жене и сыну, но оказавшийся рядом Тимур властно крикнул:
– Стой! Не подходи к ним!
Подскакал личный лекарь гурхана Акшаш – белобородый старик с глубоко упрятанными под выступающими надбровными дугами умными глазами.
– Объясни мне, что произошло с Коксемсером. Он никогда не смел броситься на человека, не знал вкуса его крови.
Лекарь, не слезая с коня, наклонился над телами женщины и волка. Чуть в стороне тихо и жалостливо плакал ребенок.
– Гурхан, – сказал наконец Акшаш, – вся пасть Коксемсера в кровавой пене, а шерсть на мертвом теле еще стоит дыбом, и судороги все еще дергают ноги волка. Это признак бешенства. Коксемсер мог заразиться им во время охоты, когда дрался со своими дикими братьями.
Тимур покачал головой:
– Я тоже подумал об этом. Волк был послушен… Жива ли женщина и как нам поступить дальше?
– Я не знаю, жива ли женщина. Но поступить надо так, как привыкли поступать наши предки. Место и все, на что могла попасть слюна бешеного животного, должно быть предано огню. Болезнь эта не поддается лечению, быстро находит новые жертвы.
Тохтамыш спешился, готовый броситься к сыну и жене.
– Остановись, безумец! – крикнул Тимур. – Брось в этот проклятый круг саблю, которой ты зарубил волка. На ней его кровь!
Тохтамыш швырнул саблю на землю.
– Высокочтимый гурхан, – сказал он, с трудом сдерживая ярость. – Я хочу забрать сына…
Глаза Тимура превратились в две узкие щелки.
– Ты хочешь, чтобы я навлек беду на весь Мавераннахр?! Садись на коня и уезжай! Глаза твои не должны видеть того, что сейчас произойдет! – И, повернувшись к нукерам, приказал: – Пусть часть из вас займется тем, что соберут в округе все, что может гореть, другие пусть помогут сняться с места аулу. Все это урочище должно быть предано огню! Немедленно!
– Гурхан! – в голосе Тохтамыша звучало отчаяние. – Разреши мне забрать сына.
– Нет, – жестко сказал Тимур. – Ты сделаешь так, как приказал я. – И, увидев на глазах Тохтамыша слезы, недобро, даже зло усмехнулся: – Будь мужчиной, хан! Твой великий предок Чингиз-хан не останавливался даже перед смертью собственных детей, когда этого требовали обстоятельства.
Гурхан повернул коня и медленно поехал к стоящему в стороне кургану.
Тохтамыш безумными глазами смотрел на прямую широкую спину Тимура, и в душе его разгорался пожар ненависти, который уже никогда и ничем нельзя будет потушить. Белые губы Тохтамыша шептали: «Мне нужна власть! Мне нужна власть и… сила! Я стану сильнее тебя! И тогда!..»
Тимур остановил своего коня на вершине кургана. Вокруг него сгрудилась свита. Все молча смотрели вниз. Оставленные там воины волокли со всех сторон срубленные сухие кусты, охапки курая – перекати-поля, разноголосо шумя, уходил в сторону снявшийся с места аул.
Над кучей хвороста закурился легкий сизый дымок, и вдруг белое в солнечном свете пламя взметнулось над тем местом, где произошла страшная трагедия. Тохтамыш закрыл глаза, зажал уши ладонями. Ему слышался жалостный плач сына и чудилось, что тот кричит единственное слово, которое научился произносить: «коке» – отец.
Когда степь, опаленная огнем, сделалась черной до самого края земли, Тимур тронул повод своего коня.
