Серокожий медленно перевел свой взгляд на меня….
— Как мне все это надоело! — с этими словами он вдруг подобрался, и хотел было уже прыгнуть, и по всей вероятной возможности съездить мне по физиономии.
Но случилось неожиданное: его помощник обхватил его и с возгласом — «Командир!», повалил на пол.
Они какое то время барахтались, пока мои бойцы их не растащили, походя немного поколотив. Дорвались короче, но сильно вроде не усердствовали.
— Разрешите обратиться? — спросили на алотарском с интонациями на манер военнослужащих.
Я и не заметил, как к нам приблизился Каштела.
— Ну, давай, обращайся!
— Палуба очищена и готова к посадке! — и, не сбавляя тон, в том же духе рапорта, продолжил, — Хочу поручиться за капитана корабля Марука.
— Почему! И сразу все говори, на вопросы-ответы времени нет совсем! — предупредил я его.
— Служил под его началом. Разжалован бывшим командованием, переведен на должность крановщика. Под новое, теперь уже тоже бывшее руководство идти не захотел, оставался крановщиком. Без помощи Марука, возможно стал бы таким же, как и ты, только без сохранения самосознания!
— А с этого момента подробней!
— Пилоты и большая часть экипажа корабля готовятся из завезенных с Алотара приговоренных к смерти заключенных. На Оранжерее построена линия производства киборгов нового образца. Таких, как ты! Генералы не хотели рисковать, и полагаться на пилотов с собственным мнением. Ведь придется стрелять в своих граждан! И киборги из инопланетного материала тоже не подходили по многим причинам.
Причины в принципе понятны — инопланетян вообще показывать не надо. На первых порах установления контроля над планетой, во всяком случае. Что бы у населения не закралось подозрение на вторжение извне.
Ну почему взял да застрелил главного научного деятеля из лаборатории по микроэлектроники? Нет бы, расспросить как надо, а потом уже и в утиль его! Ну не дебил ли я неисправимый после этого?!
Глава 35
Третак лежал и опустошенно, бессмысленно глядел в потолок. Он уже прошел стадии, сначала непонимания происходящего вокруг него и потом, почти неконтролируемого бешенства. И вся его неуемная энергия ушла на то, что бы ни поддаться, выдержать и выполнить просьбу Мартината — жить! Сотник ни когда, ни кого, ни о чем не просил…. Все всегда и так знали что надо делать. А если не знали, то поступал приказ. А сейчас! И как он вообще будет жить без ноги? Как??? Что он будет делать? Быть обузой братьям? Он бы еще понял и возможно даже принял такую просьбу, будь они дома. Там бы он смирился и может даже какое ремесло изучил и худо-бедно прокормил бы себя. Но здесь, на чердаке у богов…. Что он будет тут делать? И всегда ощущать жалостливые взгляды побратимов, своим существованием напоминать им о чувстве страха оказаться увечным, неполноценным.
Лиром перестал обращать внимание на постоянную опеку серокожих докторов. Пускай посматривают. Он понимал, что делают они это по настоянию Ругата. Тот сам ему об этом и сказал. И почему побратимы перестали его понимать. Почему они так холодно относятся к его душевным болям. Зачем ему жить?
Он снова и снова задавал себе эти вопросы, уже давно перестав замечать их значения — остался лишь набор каких-то слов, да вопросительный знак.
В палату зашел Брюс Ли, задержался в дверях и потом своей ломаной походкой вплотную подошел к лежанке лирома и там замер, не мигая своим одним глазом, уставился в Третака.
К нему часто приходили побратимы и рассказывали о событиях, происходящих на станции — в их новом пристанище. Он понимал, что делают они это только для того, что бы отвлечь его от правильного пути настоящего избранного. Зачем? Они даже показывали ему картинки, на так называемом планшете, где этот громила-чудовище Брюс Ли выполнял свои обязанности. Третак уже знал, что киборг стал «наказующей дланью» их нового побратима и командира.
Лиром даже подпустил к себе мысль, предположение, желание, что киборг пришел освободить его от обещания Мартинату не делать крамгарду, и сейчас он перенесется к свету Апрома. В порыве ожидания он прошептал священные слова благодарности за жизнь.
Но киборг, вдруг затрясся, потом выдал какое-то мычание и вдруг резко опрокинул лежанку с лиромом. Когда Третак побарахтавшись на полу и пересилив боль в перевязанной культе стремящейся вырваться стоном, сумел посмотреть на Брюс Ли — увидел его стоящим там же, уже не трясясь, вполне спокойно, и по его левой щеке текла крупная слеза.
Я закончил просмотр материала с камер наблюдения в палате Третака. И просто растерялся от потока мыслей, и множества эмоций.
— Что ты думаешь по этому поводу? — спросил я Старика, предоставившего мне это видео.
— Тут все сложно! Вот нас с тобой, хоть и по разным причинам, и даже, можно сказать, для разных целей сделали «неполноценными» киборгами. С твоим случаем, вообще, отчасти моя диверсия через нашего доктора Нерагу. Со мной… у прошлого главного профессора была идея сделать просто безумного робота и этим приостановить развитие проекта. Заодно таким вот замысловатым способом, побочно с большой пользой, так сказать, покончить с собой. Великим затейником он был! И если бы я, тогда, немного себя сдержал, могло все пойти по другому пути. Очень уж пробуждение сознания стало резким. Ты ведь, додумался себя не сразу показывать! Но ты, в отличие от нас, с самого начала не испытал быть запертым в системе подавления разума.
Он вздохнул, немного ушел в себя…. Такая у него натура. Хоть я, и бывает, что становлюсь очень нетерпеливым, уже свыкся и уже не сильно нервничаю.
— Сознание Брюс Ли, мне кажется, в замкнутом круге, и выход наружу имеет очень ограниченный. Где то, система дала лек, и оттуда сочится его частичная самостоятельность. И он очень сильно борется. Использует все моменты этой своей ограниченной свободы. Или, если точнее, пробует, учится тем минимумом пользоваться. И прогресс, как мы видим, на лицо. Я уже думал, прогнать его через системы анализа, что специально для киборгов созданы, но боюсь, как бы мы этим не сломали все окончательно, и не превратили появляющейся своеобразный индивидуум в простую ходячую железяку. У детей ведь, рождаясь, тоже уже есть генетическая память, и потом, учась, развиваясь, они ее превращают в действия, во всевозможные знания и умения. У нашего артиста-каратиста, как ты его называешь, есть уже какие то знания и умения, опыт жизни…. Мы не знаем какие, конечно, но они, безусловно, у него имеются. И мы можем только предполагать, что он вообще там, внутри своего замкнутого пространства сейчас выдумывает. Может строит там уравнения для создания невиданного оружия для мести всем, может наоборот, решает всех сделать такими же безвольными роботами.
Видимо намекает на свой опыт, будучи прикованным в пыльном ангаре, когда разум имел свободу, а тело и возможность вообще на что-то влиять были отключены.
— И если мы рискнем и, попытавшись его починить, дать разуму полную свободу и у нас, предположим, даже все получится, я не уверен, что потом нам не придется его убить! — Старик, с грустным, одним своим глазом, перестав вращать его вокруг орбиты, посмотрел на меня.
А вращал он глазом всегда, чем многих смущал. В том числе и меня. Но что поделаешь, привычка, оставшаяся у него от того печального времени пыльного заключения в ангаре. Там глаз был единственным, чем он мог вообще двигать. Все суставы у него давно срослись. Даже на пальцах. Как только кровяные сосуды еще работают?
— Да, такое развитие может получиться! — подтвердил я его озабоченность. — Ты предлагаешь дать ему время, как и детям — учиться владеть телом и знаниями, прежде чем они примут на себя ответственность их применять?
— Именно это я и предлагаю. Знания у него уже есть, и он продолжает их накапливать. И сознание, внутри, тоже уже сформировавшееся, с добавкой новых реалий, конечно. Вот только ответственность применения знаний и должны прийти вместе со свободой сознания постепенно. Учась строить социальное поведение заново, именно в этом новом своём обличии. А конкретно, по этому случаю с лиромом, только подтверждает, что Брюс Ли все вокруг себя регистрирует, отмечает при этом даже эмоциональные стороны происходящего. Думаю, наш артист хотел Третаку дать понять, что некоторые находятся в еще худшем положении, чем он. И расстроила киборга несостоятельность довести мысль до окружающих. Поэтому, наверно, и слезы. От бессилия.
— А ведь ты, в отличие от Брюс Ли можешь доводить мысли до окружающих. И опыт твой тоже несколько схож. Почему бы тебе не поговорить с лиромом. Объяснить. Может, поймет!
Он только хитро на меня посмотрел.
Понятно — я вываливаю задачи на него, только короб подставляй. Особенно те задачи, которые самому, совсем не охота делать. Ну а что я могу этому безногому отчаявшемуся лирому сказать? Типа, живи, я тебе работу дам! Еще и без сентиментальностей и не обойтись никак. Нафиг, нафиг!
