Около музыкантов стояли два деревянных гроба. Откуда-то издали прозвучал голос глашатая: «Персей! Ауриния!»
Марк Юлиан сначала не узнал ее. Гладкие, зачесанные назад волосы, отливавшие бронзой, делали ее похожей на стройного, хищного зверя. В глазах Аурианы были видны хладнокровие и бесстрашие. Она вышла на тропу войны и была теперь прежде всего воином, а потом уже всем остальным. И все же Марк Юлиан чувствовал под всей этой суровостью внутреннюю хрупкость. То, с какой естественной гордостью она держала свою голову, наполнило его душу неизъяснимыми переживаниями.
«Бедное, осиротевшее дитя лесов! В движении одной твоей руки больше благородства, чем у всей этой знати, занимающей почетные места. Кровопийцы! — думал он, вглядываясь в озверевшие лица толпы. — Когда вы пробудитесь? Почему величайшим сооружением в нашей стране стала человеческая бойня? Почему никто даже не задался этим вопросом?»
Реакция на появление высокой женщины из варварского племени и фракийского гладиатора была разноречивой. Те, кто занимал места сенаторов, смотрели на все это со снисходительным презрением как на доказательство растущей изнеженности и извращенности вкусов Императора — убийцы Лициния Галла. В былые времена такую глупость не стали бы терпеть. Ведь тогда считалось, что состязания между гладиаторами призваны воспитывать во всех слоях общества храбрость и презрение к смерти. Однако они считали выражение открытого неодобрения унижением своего достоинства и ограничились лишь негромким ворчанием и покачиванием головами. Люди, принадлежащие к сословию всадников и сидевшие неподалеку от ограждения, заранее начали зевать от скуки.
— Спустите на них собак! Спаси нас, Аристос! — изредка покрикивали они.
В следующем ряду, который был отделен от нижних ярусов полосой яркой мозаики из ценных минералов, изображающей битву Титанов, сидели уличные торговцы, разносчики, купцы и другие плебеи. Еще выше располагались вольноотпущенники. Здесь тлевшее негодование легко могло вспыхнуть гневом и ненавистью. Отсюда на арену частенько сыпался град из гнилой репы. Ауриане и Персею то и дело приходилось уклоняться от этих подарков. Персей разозлился еще больше и винил в происходящем только Ауриану. Даже если бы ему удалось убить ее эффектным, красивым приемом, все равно у него после этого поединка не было шансов восстановить свой прежний авторитет.
Среди плебеев, впрочем, было много таких, кто сочувствовал Ауриане так, как не сочувствовал еще никому в этот день. Ведь это была та самая отважная предводительница хаттов, которая сохранила жизнь пленным римским трибунам, мятежница, свергнувшая статую самого Домициана. Для них она олицетворяла некую свежую, чистую силу, идущую от самой природы. Она не могла навредить никому, кроме Домициана, и это обстоятельство роднило ее с плебсом. Эта фея, враждебная лишь к тиранам, боролась за них, за их тайные устремления.
В самой верхней галерее, наиболее удаленной от арены, сидели женщины. Оттуда доносилось меньше всего криков в поддержку Аристоса. Большая часть женщин уже выла, оплакивая Ауриану, словно той не было в живых. Они сидели так далеко, что не могли толком разглядеть все, что творилось на арене. Тем самым их нежные чувства оберегались от ужасного вида крови, в изобилии проливаемой на песок арены. Впрочем, необходимость оберегать чувства женщин организаторы Игр сочли недостаточным аргументом, чтобы отказать в предоставлении хороших мест в нижнем ряду шести весталкам, сидевшим теперь неподалеку от императорской ложи. Женщины из рода Домициана пользовались такими же привилегиями.
— Хватит с нас страданий! — кричали многие женщины с верхней галереи и махали мокрыми от слез носовыми платками. — Освободите ее!
Не в состоянии более переносить это жестокое зрелище, наиболее чувствительные из них в знак протеста оставили свои места и покинули Колизей.
Ауриана и Персей находились вблизи от ложи Императора. Взгляды почти всей публики сосредоточились на Ауриане, хотя она этого не осознавала. Многие смотрели на нее с неудовольствием и даже ненавистью. Все ее движения были исполнены девичьей скромностью. Со стороны казалось, что она управляет эмоциями зрителей так же ловко, как опытный возничий перебирает поводья повозки, заставляя лошадей то пускаться рысью, то идти шагом. Ауриана походила на дрессировщика зверей, обладавшего даром успокаивать опасное животное прикосновением или взглядом.
Чтобы получше рассмотреть ее лицо, Домициан наклонился вперед.
«Ах, ты грязное, дикое отродье!» — подумал он.
Она была далеко не сломленной. Казалось, что она смотрит на пустой трон. Едва заметным движением руки Домициан подозвал к себе телохранителя. Шепотом он отдал распоряжение, которое тут же было передано наставникам. Он решил, что Ауриана должна сражаться без шлема. Так было легче наблюдать за ее лицом. Это было сродни половому акту, словно совершаемому на расстоянии. Оргазм эмоций Домициана наступал лишь тогда, когда на лице его жертвы он видел вместо спокойствия страх и покорность судьбе.
Марку Юлиану становилось все труднее сдерживать душивший его гнев. Ведь Ауриане и так было почти нечем защитить свое тело. Кожаная многослойная туника не могла противостоять острому мечу, а теперь у нее осталась открытой еще и голова.
Завывания водяного органа прекратились. Ауриана и Персей дружно продекламировали: «Мы, идущие на смерть, приветствуем тебя!» Небольшая хрипота в голосе Аурианы возбуждающе подействовала на Императора, и его рука непроизвольно сжала плечо дурачка, сидевшего на полу у его ног. Мальчик удивленно взглянул на своего покровителя.
Затем обоим гладиаторам вручили мечи и щиты. Персей взял свой фракийский меч, длинный и кривой, как клык хищника. Ухватившись за рукоятку своего меча, Ауриана тотчас же заметила отсутствие там знака Водана.
Она обратилась к Глаукусу, помощнику наставника, стоявшему неподалеку. Между ними произошла резкая перепалка. Никто не хотел уступать. По рядам зрителей прокатился ропот удивления.
Марку Юлиану сразу стало ясно, в чем дело. «Стой на своем! Не сдавайся!» — призывал он ее в своих мыслях.
Глаукус, отчаявшись добиться чего-либо от Аурианы, подозвал Эрато, который, несмотря на хромоту, довольно быстро подбежал к ним. Однако Ауриана не стала дожидаться окончательного разбирательства. Неожиданно для всех она сделала шаг в сторону и, подняв высоко свой меч, сильно ударила им о барьер. Лезвие тут же отломилось от рукоятки. Ауриана повернула голову и посмотрела в сторону маленького зарешеченного окна, откуда, как она знала, за всем этим наблюдал Аристос.
