За стенами оцепенение уже прошло. В осаждающих сыпались стрелы, камни, лилась потоками горячая вода и пылающая смола. Но все-таки сопротивление было слишком слабое и не могло остановить нападавших. Они разгорячились недавним своим промахом и, видя своего князя у ворот Полоцка, удваивали усилия, стараясь успехом загладить неудачу. Ров уже местами был засыпан. Откуда-то появились бревна, и, раскачивая что было силы, воины ударяли ими в частокол полоцкой стены. Удары были так сильны, что слышен был уже хруст и треск надламывавшихся бревен. По соседству с ними другие удальцы ловко вскарабкивались на тын. Едва только последние добрались до верха, разом прекратилось всякое сопротивление. Тем временем с помощью бревен разбиты были ворота, и Владимир ворвался в Полоцк.
Но, едва очутившись за воротами взятого города, князь остановился в изумлении и чуть было не выронил меч. Его глазам предстало странное воинство, подобного которому он никогда и нигде еще не видел. Луками, мечами, секирами были вооружены полоцкие женщины. Это они встали на защиту родного города и обратили при первом штурме в бегство новгородские дружины! Теперь они все, испуганные, плачущие, побросав оружие, толпою окружили свою молодую красавицу-княжну, гордо смотревшую на грозного победителя.
Владимир громким окликом остановил штурм; он опустил своим мечом мечи варягов.
– Стыдитесь! – крикнул он. – Ведь это женщины!
В это время и через тын, и через ворота в побежденный Полоцк вливались все новые и новые толпы победителей. Теперь всем дружинникам было уже известно, что за воины обороняли от них эту твердыню, и им невольно становилось стыдно. В шутках да прибаутках старались они скрыть свое смущение. Глядя на них, и суровые варяги пришли в добродушное настроение. Среди них слышен был смех, порой переходивший в хохот. О битве уже никто не думал, а о победе даже забыли.
Владимир после первых мгновений невольного смущения встряхнул кудрями, вложил в ножны меч и пошел к Рогнеде. Толпа женщин расступилась, и княжна осталась одна пред новгородским князем. Она, гордая, словно изваяние, стояла на ступеньках, глядя сверху вниз на приближавшегося победителя.
– Рогвольдовна! – крикнул, подходя, Владимир. – Рабынич победил твоего отца. Что скажешь?
– Скажу, что злые силы были за тебя, – ответила Рогвольдовна. – Ты не победил, а осилил.
– Пусть так, но я осилил в честном бою. Я бился с Рогвольдом один на один.
– И отец умер? – тихо спросила Рогнеда.
– Вот эта самая рука поразила его, – поднял новгородский князь свою правую руку, – но клянусь, я хотел бы, чтобы он остался жив! Моя месть была бы более сладка. Но что поделать. Если бы я не поразил его, он убил бы меня.
– А братья? – спросила, замирая, княжна.
– Увы! И они легли. Пали смертью храбрых. Из всего вашего рода существуешь лишь ты.
– Вот они! – вдруг вмешался Эрик, успевший за время этого разговора приблизиться к князю.
Он раскрыл свой страшный мешок и выкатил из него к ногам Рогнеды головы ее отца и братьев. Отчаянный вопль вырвался из груди пораженной ужасом княжны. Она кинулась к дорогим останкам и долгим поцелуем впилась в окровавленный лоб головы отца.
Горе ее было так жгуче, так потрясающе, что Владимир смутился и отступил назад.
Рогвольдовна
– Батюшка, родимый мой, братцы мои любезные! – причитала Рогнеда. – Покинули вы меня горемычную, покинули меня. Убили вас люди злые.
Княжна не плакала, но в воплях ее слышалось такое горе, что все вокруг нее притихли, давая ей излить свою печаль.
Владимир стоял потупившись.
Нехорошо было у него на сердце, не того совсем ждал он от свидания. Месть совершенно не удовлетворила его, не дала ему наслаждения, он чувствовал, что совесть мучает его и что лучше бы было у него на душе, если бы не было этих трех смертей или если бы они, по крайней мере, были скрыты от Рогнеды.
– Рогвольдовна! – тихо приблизившись, сказал Владимир, стараясь говорить как можно нежнее и ласковее. – Успокой свое горе. Клянусь, они умерли, как храбрецы, утешься!
Голос новгородского князя к концу этой речи уже звучал неподдельным чувством сострадания. Горе несчастной дочери полоцкого князя тронуло его до глубины души. Жгучее чувство обиды за нанесенное когда-то оскорбление стихло и на время забылось.
– Рогвольдовна, – проговорил еще раз Владимир, – утешься!
Рогнеда, почувствовав прикосновение его руки, вдруг выпрямилась и откинулась всем телом назад. Глаза ее сверкали, ноздри раздувались, высокая грудь так и волновалась.
– Прочь, убийца! – закричала она. – Как ты смел прикоснуться ко мне? А, ты убил отца, и дочь – твоя добыча! Так нет же! Никогда дочь князя Рогвольда не станет твоей рабой. Я родилась свободной и умру свободной!
Что-то сверкнуло над головой молодой девушки. Это Рогнеда выхватила из складок своего платья спрятанный там длинный, острый кинжал и взмахнула им, намереваясь вонзить его острие в свое сердце. Еще одно мгновение – и она пала бы бездыханной на крыльцовый помост, но Владимир предвидел это движение. Он метнулся вперед и успел схватить руку Рогнеды.
– Клянусь Перуном, ты не умрешь, Рогвольдовна! – вскричал он. – Довольно смертей, довольно крови!
Девушка сильно рванулась.
– Пусти, княже! – хрипло проговорила она. – Нет, нет. Брось сперва кинжал.
Он тихо опустил руку Рогнеды, все еще сжимавшей рукоять кинжала. Полоцкая княжна, словно пробудившись от тяжелого, томительного сна, смотрела на него широко раскрытыми глазами. Казалось, она только впервые увидала красавца Святославовича и теперь во все глаза рассматривала его как совершенно нового, незнакомого человека. Владимир тоже смотрел ей прямо в глаза своим ясным, лучистым взором. В эти мгновения эти двое людей как будто без слов говорили друг с другом.
Толпа норманнов, варягов, новгородцев, полоцких женщин, храня безмолвную тишину, стояла вокруг крыльца, не спуская глаз с князя и Рогнеды. Не одно сердце замирало теперь в ожидании исхода этого немого объяснения. Все понимали, что там, на крыльце, между этими людьми идет борьба, и борьба последняя. Боролись их души, их сердца, и невозможно было сказать, кто будет победителем.
Вдруг что-то звякнуло. Это сама собой разжалась рука Рогнеды, и выпал из нее кинжал. Вздох облегчения вырвался из многих грудей. Князь осилил гордую волю полоцкой княжны, она покорилась. Тихие слезы катились из прекрасных глаз Рогнеды. Ее гнев, ее ненависть угасли, и вместо них явилась покорность случившемуся.
– Прости меня, княже, – проговорила сквозь слезы Рогнеда, – прости меня. Я не была права. Я верю, что ты победил в честном бою. Такова судьба, такова воля высших богов.
– Рогнеда! – воскликнул Владимир. – Я рад, если ты так думаешь. Не плачь же, перестань горевать. Погибли твой отец, твои братья, пусть я заменю тебе их. Забудь, Рогвольдовна, прошлое, как я хочу забыть его, как в эти мгновения уже забыл его. Ты не раба, ты не моя добыча! Будь со мною княгиней. Скажи, Рогвольдовна, или не видишь ты, куда я иду? Горе Ярополку! Он слишком слаб, чтобы быть на киевском столе. Я сяду скоро на его место, и вся Русь соединится около меня. Так скажи, неужели ты будешь помнить, что я сын рабыни?
– Нет, нет, – послышался в ответ тихий шепот, – ты князь, ты великий князь. Ты победитель.
– Да, Рогвольдовна, да, говори еще. Твои слова ласкают мою душу. Ты первая называешь меня так, и так да будет!
Рогнеда слегка отстранила Владимира.
– Благодарю тебя, княже, за то, что не подвергаешь ты меня унижению. Но доверши свою милость, позволь мне удалиться и выплакать свое горе. Еще милости прошу: прикажи честно похоронить то, что осталось от братьев и отца.
– Все будет по-твоему, Рогвольдовна, все! – воскликнул Владимир. – Я принесу жертвы на могильном кургане, и мои воины справят великую тризну по твоим убитым. Все. Приказывай еще.
– Не приказываю, милости прошу.
– Что, что, Рогвольдовна?
– Не разоряй Полоцка.
– Здесь ты родилась и жила: Полоцк останется целым. Эй, Эрик, пусть твои воины не осмеливаются трогать города. Я приказываю! Горе тому, кто ослушается. Рогвольдовна, иди же. Плачь, рыдай, но помни, что горе не вечно, что после горя всегда наступает радость. Ты горюешь, и я разделяю твое горе, но я полон ожидания радости.
– Какой? – тихо спросила княжна.
– Я уже говорил. Ты не ответила только. Слово, лишь слово скажи мне, гордая Рогвольдовна. Но пусть это слово из души идет. Пусть оно будет свободно. Такого я хочу от тебя слова. Не можешь сказать его – лучше молчи. Я пойму твое молчание.
– Мое слово будет свободным. Что желаешь знать?
– Скажи мне. Так скажи – помни, от свободной души обещала мне сказать, – скажи мне, Рогвольдовна, меня, рабынича, разуешь ли ты?
