К 01.45 6 июля первые две разведывательные эскадрильи, конечно, не обнаружили «Тирпица». Тем не менее поиск в том же районе было приказано немедленно продолжить третьей эскадрилье. Немецкая радиоразведка перехватила эти приказы командованию военно-воздушных сил и расшифровала их. Штаб руководства войной наморе был озадачен и не мог понять, почему, эскадрильям приказывают вести поиск линейного корабля, да еще без указания его имени, поскольку немецкая эскадра возвратилась в базу еще до того, как она могла бы вступить в бой с какими бы то ни было линейными кораблями противника. Наконец немецкое командование предположило, что англичане, по-видимому, все еще продолжают поиск тяжелого крейсера, «потопленного» немецкой авиацией во время воздушных атак 4 июля. Придя к такому заключеннию, немцы успокоились.
Сообщение о том, что «Викториес», вероятно, нанесет удар по «Тирпицу», контр-адмирал Гамильтон получил около 22.00 5 июля. Гамильтон сразу же решил, что крейсера «Лондон» и «Норфолк» принесут Тови большую пользу, если пополнят топливом остающиеся эскадренные миноносцы. Поэтому он приказал «Лондону» снабдить топливом эсминцы «Сомали» и «Фьюри», а «Норфолку» — эсминец «Уэйнрайт». Однако в конечном итоге все это оказалось ненужным.[41]
Фактическое положение и намерения «Тирпица» установить тогда не представлялось возможным, однако в одном адмиралтейство было абсолютно убеждено: имели место три весьма уверенные и независимые друг от друга обнаружения тяжелых сил противника, включавших по меньшей мере два линейных корабля, идущих курсом 65° в Баренцево море, где рано утром 6 июля они, вероятно, начнут уничтожать одно за другим рассредоточенные суда конвоя PQ.17. Что можно предпринять, чтобы воспрепятствовать этим действиям противника? Располагая более совершенной разведывательной авиацией, немцы, вероятно, установили к этому времени, что флот Тови и эскадра крейсеров Гамильтона находятся в сотнях миль западнее и продолжают отходить на запад и что с рассредоточенными судами конвоя остались только небольшие сторожевые корабли.
В 02.30 6 июля главе английской военно-морской миссии на севере России адмиралу Бивену, адмиралу Майлсу в Москве и главе английской военно-морской миссий в Архангельске капитану 1 ранга Монду были направлены радиограммы. Их поставили в известность, что беззащитные торговые суда конвоя, возможно, будут атакованы немецкими надводными силами, и попросили в связи с этим организовать поиск в море пострадавших всеми имеющимися средствами, включая самолеты «каталина», не участвующие в данный момент в действиях против кораблей противника.
Одновременно адмиралтейство направило, по-видимому самую прискорбную за всю войну, радиограмму кораблям бывших сил непосредственного охранения конвоя PQ.17, которые, как все еще считали в Лондоне, сопровождали некоторые суда конвоя: «Весьма срочно. Атака надводными силами противника вероятна в течение ближайших нескольких часов. Ваша основная задача — избежать гибели, с тем чтобы возвратиться в район атаки после отхода сил противника и подобрать пострадавших».
Пятнадцатью минутами позже адмиралтейство предприняло последнюю попытку предотвратить казавшееся неизбежным бедствие: в 02.45 оно направило адмиралу Тови радиограмму с настоятельным требованием еще раз рассмотреть целесообразность движения его сил на восток и создания этим маневром хотя бы угрозы перехвата немецких кораблей, если нельзя сделать большего и если метеорологические условия таковы, что позволят немецкой авиации обнаружить английский флот. Над морем по-прежнему стояла низкая облачность и видимость была плохой, поэтому адмирал Тови считал, что желаемых результатов добиться вряд ли удастся. Тем не менее в 06.45 6 июля он повернул Флот метрополии на северо-восточный курс и приказал Гамильтону присоединиться к нему. В 07.45 корабли услышали над собой гул моторов одиночного самолета противника, однако из-за сплошной облачности увидеть его не удалось. Тови попытался привлечь внимание самолета орудийной стрельбой и подъемом в воздух истребителей, чтобы немецкий летчик проявил любопытство и донес своему командованию о движении Флота метрополии на восток, но разведывательный самолет пролетел, ничего не обнаружив.
К 10.00 эскадра Гамильтона была уже на видимости Флота метрополии, в пятнадцати милях от острова Ян-Майен, а в 10.40 корабли Гамильтона заняли свои места в общем походном порядке под флагом Тови. После четырехчасового безрезультатного следования на северо-восток в неблагоприятных для обнаружения разведкой противника условиях погоды адмирал Тови снова повернул Флот метрополии на обратный курс. Линейные силы союзников, как и немецкие, направились в свои базы.
Документы скрытой связи, необходимые для расшифрования радиограммы адмиралтейства, в которой рекомендовалось «избежать гибели», имелись не на всех эскортных кораблях королевского флота. Они продолжали идти избранными путями в блаженном неведении.
На кораблях ПВО, однако, шифрдокументы имелись. Офицерам и матросам на «Позарике» и на двух сопровождавших ее сторожевых кораблях печальная развязка в ближайшие часы представлялась неотвратимой. Эти корабли все еще находились на расстоянии более двухсот миль от безопасных вод пролива Маточкин Шар, а об увеличении скорости хода не могло быть и речи. Получив первую радиограмму адмиралтейства, в которой сообщалось, что наиболее вероятным временем атаки немецких надводных сил следует считать вечерние часы 5 июля или утренние 6 июля, командир «Позарики» капитан 1 ранга Лоуфорд провел в штурманской рубке совещание офицеров. Все согласились, что мысль о попытке дойти до Архангельска следует отбросить как несостоятельную. Единственная надежда спастись — это дойти до ближайшей земли и, возможно, даже взяв с собой оставшиеся запасы, сойти на берег, чтобы пробраться на юг пешком, «как это сделал в свое время Шеклтон».
Лоуфорд возвратился на мостик и приказал двум сторожевым кораблям приблизиться к борту «Позарики». Когда корабли подошли, Лоуфорд, пользуясь мегафоном, передал на них содержание радиограммы адмиралтейства и сообщил, что он намерен идти курсом к ближайшей земле со скоростью четырнадцать узлов — максимальной скоростью для всех трех кораблей. Затем Лоуфорд вызвал всю команду наверх и объяснил, что три корабля пойдут в строю кильватера, чтобы создать своими силуэтами видимость крупных сил, если противник обнаружит их на большой дистанции и в условиях плохой видимости.
На сторожевой корабль «Ла-Малоне» с «Позарики» передали: «Ожидается, что противник атакует нас рано утром 6 июля. Когда мы окажемся на дальности стрельбы артиллерии его тяжелых кораблей, повернем на них и будем отвечать огнем до последней возможности. Всем свободным от вахты рекомендую использовать оставшееся время для сна и отдыха: С божьей помощью мы выживем».
Каждый человек на кораблях думал теперь только об одном: когда будет обнаружен противник? Офицеры на «Ла-Малоне» понимали, что их единственное 100-мм орудие вряд ли принесет какую-нибудь пользу, кроме разве шума да того, что часть людей будет чем-то занята, пока залпы противника не накроют корабль. Офицеры не страшились предстоящего боя, но испытывали мучительную боль от того, что их необдуманно оставили на произвол судьбы.
После получения радиограммы адмиралтейства лейтенант Карадэс на «Ла-Малоне» сделал одну из самых волнующих записей в своем дневнике: «Старпом и я считаем, что эта радиограмма — последняя капля, переполнившая чашу. Если мы не попадем в пролив Маточкин Шар, нас перебьют как воробьев, потопят где нибудь на подходах к Новой Земле или в открытом Баренцевом море. Командир „Позарики“ говорил с нашим командиром через мегафон; у нас не осталось сомнений, что конец близок. Все стали угрюмыми и молчаливыми. Питтер отправился в радиорубку проследить за тем, чтобы не пропустили ни одной радиограммы, которая может что-нибудь прояснить. Я очень устал и замерз, несмотря на то, что каюту обогревает электрический камин. Эти записи делаю перед предстоящим четырехчасовым отдыхом; надо попытаться уснуть».
Перед тем как лечь спать, Карадэс повидал матроса из службы снабжения, сидевшего в камбузе и читавшего евангелие; его боевой пост в погребе боеприпасов — самый неблагодарный и самый опасный на корабле. «Поговорил с ним несколько минут. Он заявил, что готов умереть, раз на то божья воля. Лег на койку и попробовал вспомнить молитву. Потом заснул, надеясь, что все неизбежное произойдет, пока я буду спать». Информация, которой располагало адмиралтейство, была, по мнению Карадэса, «весьма неопределённой».
Солнце взошло в 04.00. Но и без него было светло — темного времени в этих широтах летом не бывает. Младший боцман вызвал плохо отдохнувшего Карадэса на вахту. «Машины по-прежнему делают 150 оборотов. Иду на мостик узнать, каковы были последние радиограммы и вообще что есть нового. По пути заметил группу матросов, человек двенадцать, столпившихся около дымовой трубы, с надетыми стальными шлемами и спасательными жилетами — трогательная картина в нашем трудном положении. Последнее место немецких эсминцев — в 160 милях на восток; до Маточкина Шара им все еще оставалось пройти 180 миль — двенадцать часов хода той скоростью, которой они идут сейчас».
