в собеседники и рассчитывает на мое понимание, на то, что я настроюсь на его душевную волну.
В тех случаях, когда автор не мой, когда наши души не смыкаются, я откладываю книгу. Не читаю. Зачем? Никто не заставляет.
Когда я открываю незнакомую рукопись (или книгу), мне с первой страницы ясно – мой это писатель или не мой. Но иногда, очень редко, у меня бывают потрясения в буквальном смысле. Как будто меня взяли за плечи и потрясли. Либо толкнули двумя руками в грудь, и я еле устояла.
Так было с повестью Войновича «Хочу быть честным».
Шестидесятые годы. Я открыла журнал «Новый мир» и прочитала повесть какого-то Владимира Войновича. Мне показалось, что я наступила голой ногой на электрический провод. Меня тряхнуло. Это был новый уровень правды, особенный язык, сдержанный юмор. Для меня писатель без юмора – пресный, как еврейская маца. Хотя Достоевский был без юмора. И ничего. Обошелся.
В моих глазах как будто открылись новые створки, и я увидела то, чего раньше мне не показывали, а именно: социальное зло без пафоса, без нажима, с улыбкой.
Я вышла на балкон (балкон был большой, лоджия), стала ходить из конца в конец, туда и обратно. Я читала второй раз, потом третий. Зачем? Я хотела втянуть в себя этот текст, пропитаться им, как губка. Как ромовая баба пропитывается ромом.
После прочтения я подошла к столу и стала писать страницу за страницей. Меня несло. Владимир Войнович включил меня в космическую розетку. Он вызвал во мне писателя.
Мне тоже довелось сыграть подобную роль. Я включила в розетку Михаила Задорнова.
Мой «День без вранья» перевернул Мишину участь. Он стал писателем-сатириком. Сделал успешную карьеру.
Однако вернемся в шестидесятые годы. Время – конец «оттепели». Литература и кино переживают расцвет. Наши комедиографы – Рязанов, Гайдай, Данелия. Сейчас таких нет в помине. Комедия – трудный жанр. Гораздо проще – мелодрама.
Сегодня на наших телеэкранах процветает мелодрама, растянутая на двенадцать серий. Цель этих сериалов – прибыль. Прибыль кому? Продюсеру. А мы, телезрители, перебьемся. В конце концов, можем не смотреть, если не нравится. Можем переключиться на канал «Культура».
Встречаются, конечно, и хорошие фильмы. Иначе быть не может. Россия всегда была богата талантами, в отличие от Чехословакии, например. Чехи лучше ведут себя в общественном транспорте. Не толкаются и не ругаются.
Я люблю нашу советскую литературу: Трифонов, Катаев, Астафьев, Петрушевская… Но меня ничего не потрясает. Просто читаю и наслаждаюсь несомненными талантами. Как вдруг… я прочитала в тонком журнале рассказ «Мой двоюродный брат». Автор Сергей Довлатов. Дочитала до конца и поняла: что-то случилось… Как будто меня пробила любовь с первого взгляда. Все изменилось вокруг. Я на какое-то короткое время сошла с ума. Я увидела другую планету.
Я стала искать публикации Сергея Довлатова. Прочитала все, что было опубликовано.
Вершина его творчества – «Заповедник». В этой повести весь Довлатов с его юмором, его трагедией. Зрелый писатель в эпицентре своего таланта.
Ранние его рассказы, вошедшие в сборник «Зона», прекрасны тем, что Довлатов не имеет писательского опыта. Он чист и прозрачен, как ребенок. У него нет никаких штампов, никаких писательских «наработок». Все подлинное и первозданное, как яблоко с ветки.
Довлатов открыл нам мир тюрьмы – зэков и охранников. В каком-то смысле это «тот свет», в котором мы никогда не бывали, и это интересно, как все неизведанное. Как полет на Луну, например.
Довлатов не идеализирует уголовников. Это человеческое дно. Мрачное повествование, окрашенное юмором и самоиронией. Юмор, как ни странно, усиливает мрак и внушает симпатию к автору.
В сборнике «Наши» Довлатов обнажает свои корни. Кто он? Откуда? Довлатов – полукровка: еврей и армянин. Это сочетание дает иногда блестящие результаты. Гарри Каспаров, например.
Довлатов не врет. Нигде и нисколько. Правда буквально взрезает пространство. Но главное достоинство писателя – конечно же, язык. Стиль.
Довлатов – перфекционист. Стремится к идеальному результату в своем построении фразы. Он ничего не строит. Из него просто льется волшебная ткань. Изливается. Так же, как из Пушкина изливались стихи. Трудно себе представить, что Александр Сергеевич мог сесть за стол и сознательно ковать свои рифмы. Конечно же нет. Это Бог колышет в нем океан поэзии и выплескивает на берег волны. Примерно то же самое происходит с хорошим прозаиком.
Все творчество Довлатова умещается в четыре тома. Не много, если учесть, что у Чехова двенадцать томов.
Довлатов жил сорок девять лет. А Чехов еще меньше – сорок четыре, но написал больше. В чем причина? Довлатов – пил. А Чехов – болел. Но видимо, туберкулез не мешает творчеству, а пьянство мешает.
Проза Довлатова – исповедальная. Он пишет от первого лица. Все его книги – автобиография.
Человеческая норма – заурядность. Такой, как все, в общем ряду. А если не такой, как все, – мозг перенапряжен. Требуется разрядка. Запой – это и есть разрядка. Пьянство Довлатова – не распущенность, а патология одаренности.
Недавно я смотрела телевизионную передачу, в которой сообщалось, что алкоголизм – это не что иное, как присутствие в человеке генов неандертальца. Если это так, то Довлатов вообще не виноват. Мы же не можем контролировать свои гены.
Довлатов – красив. Он пишет, что в его внешности был неаполитанский оттенок дисквалифицированного матадора. Это самоирония. Неприлично говорить о себе: «Я красив». А он был именно красив. Прекрасно говорил. Море юмора, при этом юмор тончайший, настоянный на уме. Юмор – это и есть ум. Остроумие – значит острый ум.
Когда Сергей Довлатов раскрывал рот – все женщины падали к его ногам. Может, не все, но большинство.
Первая любовь Сергея Довлатова – Ася Пекуровская, красавица, звезда. Это видно по ее молодым фотографиям. Мы узнаем об этой любви из повести «Филиал». Чистота и бездонная глубина чувства просвечивает в этой исповеди.
«Хочешь, все будет просто?» – спросила Ася. И они легли прямо на осеннюю землю. Не могли выдержать напряжения страсти.
Когда Сергей поднялся с земли, у него были мокрые колени.
Вот и все. Никаких подробностей. Только мокрые колени (а может, локти). Ясно без слов. Любовь в чистом виде.
Как они познакомились? Какой-то приятель подвел к Сергею Асю. Она была высокая. Под ключицами лежали тени. Все.
Я сразу представила себе лето. Жару. Высокую девушку в сарафане, который открывает шею и ключицы.
Тени под ключицами я себе не представляю, но именно эта деталь дает ощущение прохлады и волшебства.
Так же, как у Окуджавы, «ель, моя ель –
