Гриндстюган, 21 мая 1967 г.
Итак, бомбы идут в ход, положив начало необратимому заражению планеты продуктами распада.
Далее логично следует Post bombum[21], как уместно назвал свой рассказ по аналогии с Post mortem[22] аргентинский писатель Альберто Ванаско.
Трактовка эсхатологической темы лишена здесь высокого трагизма новеллы А. Кларка или бытовой поэтичности рассказов Р.Брэдбери. Интонацию Ванаско определяют горечь, гротеск и сарказм; автор как бы полемизирует с хрестоматийными произведениями Брэдбери "451° по Фаренгейту" и "Улыбка", где залогом возрождения человечества после ядерной катастрофы выступают неискоренимое чувство прекрасного и индивидуальная память, сохраняющая великие создания человеческого гения. У персонажей Ванаско застревают в памяти кое-какие факты, и порой они соответствуют истине: "Весь мир обрекла на гибель тоже в общем ничтожная кучка людей, обративших знание в оружие чудовищной силы". В остальном однако…
Нет, не питает Альберто Ванаско никаких иллюзий в отношении послеядерного быта и послеядерного человека. Не смешение языков, как при Вавилонском столпотворении, а искажение понятий и истин видится аргентинскому писателю, и надо всем торжество все той же неистребимой пошлости мысли и духа, что допустила катастрофу своим молчаливым равнодушием к судьбам мира…
АЛЬБЕРТО ВАНАСКО
POST BOMBUM[23]
Море кипело, в гневе швыряя пенные головы пепельных волн на плаху пустынного побережья. В глубине его, за обугленным частоколом стволов пальмовой рощи, в искромсанном чреве земли, среди пластов неотвратимо ползущего с гор ледника ютились уцелевшие. Их можно было пересчитать по пальцам: то там, то тут одни и те же тихие, пугливые двуногие существа изредка и лишь на мгновение появлялись из нор, чтобы ухватить за хвост зазевавшегося зверька — и тут же исчезнуть. Блеклый луч солнца редко проглядывал сквозь плотную пелену облаков. Дождь, разразившийся в миг катастрофы, лил с тех пор непрестанно, и, казалось, уже никогда не прекратится этот неумолчный плач неба.
Жизнь, затерянная в лабиринтах смрадного дыма, цеплялась за искалеченное тело земли; из темных, бездонных трещин ее прорастали корявые, ядовитые злаки, их пожирали всеядные монстры.
Где-то неподалеку послышались голоса. На их шум из норы осторожно, с оглядкой выполз человек, обутый в один, левый башмак — правый был безнадежно утерян. Голоса звучали уже совсем близко, и вот из дыма вынырнули две тени. Яростно бранясь и швыряясь камнями, двое гнались за редкостной по нынешним временам добычей — рептилией, напоминавшей гигантскую амебу. Каждый оспаривал право единоличного владения желеобразным лакомством. Один из охотников был одноглаз, голова другого напрочь лишена всяких признаков растительности.
Рваные порывы ветра раздули тлевшие в неглубокой расщелине угли. Неровные блики пламени высветили из дымных сумерек тело громадной сороконожки, мирно дремавшей на теплом еще валуне. Наказание за беспечность последовало незамедлительно: подковыляв к ней, обладатель единственного башмака мигом проглотил ротозейку. С сытым довольством похлопав по животу, он добродушно посмотрел на спорщиков:
— Эй вы, охотнички! Чем камнями кидаться, шли бы лучше сюда… Да не бойтесь, никто вас и пальцем не тронет! Идите, здесь хоть погреться можно, — он рукой показал на языки пламени, лизавшие край расщелины.
Опасливо поглядывая на незнакомца, лысый сделал робкий, неуверенный шаг навстречу. Но когда разглядел, что у него нет в руках ни дубины, ни камня, совершенно освоился, и вскоре уже сидел на корточках у огня, с аппетитом уплетая кусок только что убитой им гадины. Вид этой идиллии прибавил храбрости одноглазому, и он пристроился рядышком с недавним своим обидчиком.
— Ну вот, нашего полку прибыло, — бодро заметил обладатель единственного на троих башмака.
В ответ раздалось лишь урчание изголодавшихся "новобранцев", рвавших редкими, искрошенными зубами останки рептилии. Первая попытка завязать разговор ни к чему не привела: тягостное молчание затянулось примерно на час и было прервано подозрительным шорохом… Минутный испуг сменился облегченными вздохами: оказывается, за их спинами всего-навсего устроили потасовку три проказливых уродца. Брызжа слюной и захлебываясь косноязычным клекотом, они яростно тузили друг друга, и каждый старался подтолкнуть другого к самому краю раскаленной расщелины.
— Ну вот, наши ребятишки уже, можно сказать, подружились… Да и нам пора бы предпринять что-нибудь… этакое, — сказал тот, единственным удачным предприятием которого был сохраненный в целости левый башмак.
— Не вижу в этом особой необходимости, — мрачно заметил тот, что с некоторых пор смотрел на мир одним глазом.
— Друг мой, вы не правы! — горячо возразил ему первый. — Нам есть что спасать, пусть уже не для нас для наших потомков! — и он вяло махнул в сторону драчунов.
— А… бросьте, все пошло прахом, — тот, который некогда так гордился пышной шевелюрой, был безутешен.
Спор зашел в тупик и оборвался.
— Но больше так продолжаться не может! — решил нарушить неписанный регламент часового молчания обладатель единственного башмака во Вселенной. — Разве это жизнь — день-деньской прятаться по норам, а появляться на свет божий, лишь когда живот сведет до последней крайности и то — остерегаясь соседа. Да что мы, право, враги друг другу? Вот здесь нас — шестеро, считая детей. Там, — он кивнул в сторону ледника, — еще, кажется, трое… или четверо? Ей-богу, до сих пор точно не знаю. А ведь у них вроде бы и дети есть! По крайней мере у одного — целых двое. Впрочем, не совсем уж и целых… Но поймите же вы, наконец, мы — единственные, кто уцелел. И значит, надо…
— Да никому уже ничего не надо, — сплюнул в костер одноглазый.
— Слушайте, я вам все объясню, — не сдавался поборник коренного преобразования общественных отношений. — Я не разделяю ваши упаднические настроения. Господи, да мир и без того стал так скучен! Никаких развлечений, целыми днями только и томимся от безделья. А между тем вполне ведь можем с пользой проводить время! Нет, вы уж дослушайте. М-м-м… Так о чем это я? Ах да: вот взять бы, к примеру, нас троих. Сидим здесь, таимся, помалкиваем. А ведь каждый — вы только вообразите! — каждый что-нибудь о чем-нибудь да знает. Поняли, к чему я клоню? Боже, ведь это так просто. Нам остается лишь объединить свои знания! Мало того — систематизировать их, записать в должном порядке и передать сей труд потомкам. Глядишь, его станут штудировать дети наших детей, а что? Кто знает, может, им суждено начать все сначала… И кто-то когда-нибудь задастся неизбежным вопросом: кто же они, прародители новой эры? Как — кто? — ответят ему, — вот их имена… Ну, каково, я вас спрашиваю?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
