— Ах, Уоррен! — вскипела Вайолет. — Мы совершенно друг друга не понимаем! Тебе некогда быть человеком. Ты всего лишь себялюбец и карьерист.
— Но ты же знаешь, что я должен работать!..
— Знаю! — отрезала Вайолет, все еще злясь. — Почему же ты не берешь интервью у меня? — спросила она с вызовом.
— У тебя?!
— Да, у меня. А почему бы и нет? Послушай, Уоррен, я дам тебе сейчас такое интересное интервью, что ты немедленно отправишь его по телеграфу. — И, злобно скривив губы, Вайолет начала: — «Вы знаете Уоррена Принса из „Юниверс пресс“?» — «Еще бы! Это милейший молодой человек, восхитительнейший молодой человек…»
Уоррен засмеялся. Она великолепно разыгрывала роль молодой, надменной дамы, дающей интервью. На мгновение ему даже показалось, что к ней вернулось хорошее настроение. Однако его веселый смех не понравился ей, и она вновь впала в прежний раздраженный тон. Уоррену пришлось выслушать, что он много о себе воображает, ставит себя превыше всех людей. Разве не показательно, что он вечно говорит о больших романах, которые когда-нибудь напишет, а между тем не написал ни единой строчки? Он уничижительно отзывается о людях, снискавших мировую славу, а что такое он сам? Ничто! Да, Уоррену пришлось выслушать много неприятных вещей, глубоко задевших его самолюбие.
— Вайолет, прошу тебя… — перебил он ее. — Что я тебе сделал? За что ты на меня сердишься?
— За что? Прелестно, он еще спрашивает, за что! — воскликнула Вайолет, гневно сверкая глазами. — Он спрашивает, за что!
— Ну хорошо, я опоздал на час, — ответил Уоррен и виновато сник под ее взглядом.
— Нет, я не за это на тебя сержусь, вовсе не за это, — сказала Вайолет, внезапно смягчившись. — Я пришла сюда, радуясь, что смогу поговорить с тобой, я всем сердцем жаждала примирения. Мне так хотелось спокойно обо всем потолковать!
— Давай сядем, Вайолет, — перебил ее Уоррен, и они сели на скамью против рулевой машины. Он взял ее руку в свои, но она тут же ее отдернула.
— Нет, Уоррен, ты меня не понимаешь. Мне надо с тобой серьезно поговорить. Я решила, что непременно это сделаю. Я должна тебе сказать, что ты дурной человек.
— Дурной? — Уоррен недоверчиво улыбнулся, но все же забеспокоился.
— Да, очень дурной, — повторила Вайолет. — Ты дурно поступил со мной. Ты меня смертельно оскорбил.
— Я тебя оскорбил? — растерянно спросил Уоррен.
— Смертельно! — Вайолет вдруг побелела как полотно. — И даже не понимаешь этого! Тогда я тебе объясню. Сегодня тебе придется все выслушать. Ведь и у молодых девушек есть своя гордость, хотя мы вечно смеемся и говорим глупости. Так слушай же! В Риме ты за мной ухаживал, что ж, твое право, ты был в меня влюблен. — Уоррен кивнул. — Ты приложил все старания, чтобы влюбить меня в себя, и увидел, что это тебе удалось. Ты пошел еще дальше и захотел сделать меня своей любовницей.
— Вайолет, прошу тебя…
— Нет, нет, не перебивай. Может, ты станешь это отрицать? Повторяю, ты имел на это полное право. Мы с тобой уже не дети и можем называть вещи своими именами. Я была готова стать твоей любовницей — откровенно в этом сознаюсь, да ты и сам это знаешь, — потому что любила тебя безумно. Но ты сразу пошел на попятный, притворился, что заболел. Ты трус и негодяй!
Уоррен вскочил.
— Вайолет… — попытался он ее успокоить. — Ты все видишь в искаженном свете…
Вайолет тоже поднялась и плотнее закуталась в плащ.
— Нет! — отрезала она, и в ее голосе вновь зазвенели враждебные нотки. — Хоть бы у тебя хватило мужества быть честным! Ты нанес мне самое глубокое оскорбление, какое можно нанести девушке! Я готова была уступить тебе, а ты пренебрег мной. Подумай сам, не подло ли это?
Уоррен пролепетал что-то в свое оправдание.
Вайолет застегнула перчатки. Вот отчего получилось и все остальное, сказала она. Уоррен сам толкнул ее в объятия другого. Конечно, Хуан Сегуро пороха не выдумает, он не собирается писать романы и не ценит многих вещей, которые она и Уоррен считают самыми главными в жизни, но зато это мужчина, который знает, в чем его долг перед любимой женщиной.
— Вот и прекрасно, и прекрасно! — ответил оскорбленный Уоррен и склонился в насмешливо-почтительном поклоне.
— Да! — Вайолет гордо выпрямилась. — Он настоящий джентльмен, кабальеро, а не интеллектуальный хвастун. Я выйду за него. Прощай, Уоррен! — И, протянув ему кончики пальцев, Вайолет ушла.
Теперь уже был взбешен Уоррен, пришедший на свидание в самом прекрасном расположении духа.
О, какими заносчивыми, какими чертовски высокомерными умеют быть американки! Они заносчивее и высокомернее женщин всех других наций. Очаровательная супруга вышла б из этой Вайолет! А ведь она казалась такой мягкой. Он получил урок, за который не знает, как и благодарить.
— Иди к черту! — грубо закричал он. — Выходи себе на здоровье за своего Хуана, ты ведь уже и так его любовница!.. Плевать мне на это! Выходи за него, понятно? Настоящая Ксантиппа! Хватит с меня этой Вайолет! Хватит!
И бледный от ярости Уоррен пустился бегом вниз по лестнице.
12
Весь день Кинский с трудом сдерживал волнение, в его глазах застыло какое-то отсутствующее, напряженное выражение. Уоррен заметил, что он после обеда приоделся, видимо, собрался куда-то: тщательно умывшись и причесавшись, надел свой темный, немного поношенный костюм. Почувствовав на себе взгляд Уоррена, он поднял на него глаза и чуть улыбнулся.
— Иду засвидетельствовать свое почтение госпоже Кёнигсгартен, — сказал он тихо, еще более тихо, чем обычно.
— Да? — рассеянно отозвался Уоррен: он все еще кипел от обиды и злости на Вайолет за ее жестокую и несправедливую отповедь.
Не было еще пяти, а Кинский уже медленно поднимался на верхние палубы, где была каюта Евы. Временами у него слегка кружилась голова и ему приходилось держаться за перила: вчерашний приступ морской болезни все еще давал себя знать.
Кинский переживал один из тех дней, когда он, полностью уйдя в себя, весь поглощенный своими мыслями и видениями, едва замечал, что делается вокруг. Он шел как лунатик, смотрел на встречных, не видя их. По временам у него смутно мелькала мысль, что через несколько минут он будет стоять лицом к лицу с Евой, и все же он не думал об этой встрече, которая была для него вопросом жизни и смерти, — как будто она потеряла всякое значение. Как ни странно, думая о Еве, он видел только ее руки, ничего, кроме рук. В ту пору, когда он руководил ее занятиями, руки Евы долго его не удовлетворяли, были для него истинным мучением. Они казались ему примитивными, не вязавшимися со всем остальным в ней. Многие месяцы он учил ее выражать руками всевозможные чувства — способность, свойственная чуть ли не всем женщинам. Чего только они не умеют ими выразить! Их руки умеют просить, умолять, заклинать, проклинать, радоваться, отчаиваться — они все могут! Кинский накупил великое множество репродукций с картин старых мастеров. «Здесь, Ева, ты видишь, как женщина несет вазу с фруктами, здесь — как мать прижимает к груди свое дитя, а здесь — как любящая женщина обвивает руками шею милого».
