собственные же моральные оценки, и секс вне пары, которую они изначально описали как «супружеская», сразу превращается в «измену», самка или самец признаётся «неверным», а будущий ребёнок — «незаконнорожденным» (с. 169). Смех смехом, но такие публикации действительно встречаются, особенно в научно-популярной литературе, где авторы пытаются говорить "понятным человеческим языком" — и именно этот самый язык и становится ловушкой для мышления. Но картина эта не нова, ведь даже 500 лет назад православные мыслители были склонны описывать жизнь животных именно с позиции человеческой морали. Птицы, проводящие с одним и тем же самцом бо́льшую часть времени, описывались «наичистейшими», а птенцы их,
"зачатые в чистоте, без похоти, являют собой образец добродетели и трогательно заботятся впоследствии о состарившихся родителях. Как аисты верны друг другу, так и люди не должны помышлять о прелюбодеянии" (Белова, 1996, с. 93). Птичка горлица "мужелюбива есть" и "хранит единобрачие до конца живота своего". Горлицу православные священники даже ставили женщинам в пример и призывали: не будь распутницей, а будь, как горлица. Куропатку описывали как "птица очень блудна"; кукушка — и подавно "ненасытное чрево", созывающее самцов "на смешение блуда"; ласка — "неправедна бывши", а верблюд за какие-то заслуги и вовсе — "блуднеише паче всех скот" (с. 98).
Православные мыслители, не стесняясь, описывали весь мир через призму своего учения с его представлениями о должном и запретном, о чистом и нечистом, и повадки ни в чём не повинных животных не стали исключением их желчного анализа. Как видно, и учёные XX века не сильно ушли от бородатых старцев из тьмы веков.
В общем, углублённые исследования зоологов в последние годы показали, что с пресловутой «моногамией» у животных всё совсем не так. Некоторые виды полёвок действительно образуют длительно существующие пары и совместно растят потомство — да вот только при этом и самец, и самка без проблем спариваются с другими особями своей группы (Райан, Жета, с. 193; Solomon et. al., 2004). То есть как бы моногамные, да как бы не совсем. Аналогичная картина и у обезьян игрунок, которых учёные долго описывали как моногамных (самец и самка сообща растят потомство), но при этом забывали добавить, что спариваются же они без проблем с кем-нибудь другим (Алексеева, 1977, с. 135). ДНК-анализ детёнышей многих видов птиц, долгие годы считавшихся моногамными, показывает, что "в среднем от 15 до 20 % птенцов не будут потомством самца-партнёра их матери… Исследования показали, что из примерно 180 видов птиц, считавшихся ранее моногамными, 90 % на деле таковыми не являются. И лебеди, увы, также не вошли в «добродетельные» 10 %. Так что если ищете моногамию, забудьте и про лебедей", иронизируют Райан и Жета (с. 194).
Биолог Марлен Зук из Миннесотского университета описывает моральное негодование своих студентов, когда они узнают, что некоторые птицы не моногамны, как считалось раньше (Zuk, 2002, — цит. по Файн, 2017).
Как и православные мыслители пятьсот лет назад, так и в середине XIX века один британский священник (заодно и орнитолог-любитель) призывал своих прихожан "жить скромно, как завирушка" — такая маленькая лесная птичка. И только в XX веке было установлено, что её система спариваний очень странная — точнее, никакой системы нет совсем: кто-то из завирушек образует моногамные пары, кто-то практикует сожительство по схеме 1 самка + 2 самца, кто-то по схеме 1 самец + 2 самки, а кто-то и 2 самца + 2 самки. Как с юмором замечает современный орнитолог, "если бы паства преподобного любителя птичек последовала его совету, приход погрузился бы в хаос" (цит. по Файн, 2017).
Похоже, вера в птичью моногамию вообще оказалась слабым местом христианства. В 2000-х многие церкви в США даже арендовали кинотеатры, чтобы показывать прихожанам фильм о жизни пингвинов, ведь самец и самка так заботливо выхаживают яйца и птенцов, что это непременно должно было стать трогательным примером для людей. Но реальность, как всегда, оказалась иной: как только птенец научится плавать, родительская пара тут же распадается, чтобы затем вступить в подобные же отношения уже с какой-нибудь другой особью. "При типичной продолжительности жизни взрослых птиц в 30 и более лет эти "образцы для родителей" имеют как минимум две дюжины «семей» за свою жизнь" (Райан, Жета, с. 191).
С легендарными волками ситуация тоже не такая простая: хотя часто и можно слышать, будто волки в сексуальном плане невероятно преданы друг другу, некоторые наблюдения показывают, что их поведение вариативнее и в зависимости от условий может отклоняться от этого образца. Как минимум самцы могут позволять себе спаривания с несколькими самками (Макридин и др., с. 19; Mech, 2003, p. 75).
Самки больших кошек (леопарды, львы и пумы) в период гона успевают спариться много раз и не с одним, а с несколькими самцами. Вопреки наивным представлениям, львица спаривается не только с одним львом ("держателем гарема"), но может делать это с разными самцами до 100 раз за день в течение 6–7 дней, пока длится её гон (Eaton, 1976, — цит. по Hrdy, 1986, p. 135).
Так вот несмотря на множество подобных наблюдений у самых разных видов животных, до 1980-х никакого научного интереса явление женского промискуитета (спариваний с разными самцами) не вызывало — его будто просто не замечали. Промискуитет самцов замечали, а самок — нет. Как справедливо считают некоторые антропологи, так было потому, что "теоретически этого явления не должно было существовать" и для его изучения "было слишком мало теоретической инфраструктуры" (Hrdy, там же). То есть то самое, о чём сказано выше: люди категорически не хотят видеть мир таким, какой он есть, и им удобнее считать его таким, каким он должен быть. А должна быть моногамия. И уж тем более не должно быть никакого женского промискуитета.
Не может не броситься в глаза, как в рамках патриархальной культуры, где именно мужчины оказываются определяющим звеном множества социальных факторов, почему-то принципиально важным становится контроль женской сексуальности, и важным настолько, что все факты, не вписывающиеся в рамки канона, оказываются проигнорированными — сознание просто неспособно их заметить. Но почему женская сексуальность вдруг стала так важна почти всем человеческим культурам? Почему во всём животном царстве именно у человека развивается столь бдительный контроль за женской сексуальностью?
Нет, дело не в частной собственности, как предполагал Энгельс, всё началось гораздо раньше — но об этом дальше.
Как замечают Райан и Жета, большинство антропологов склонно представлять сексуальную организацию древних людей либо в виде привычной нам моногамии, либо в виде полигинии (гаремов), но вот о варианте с
