В другом отделении лагеря, где размещалось около 5 тыс. беженцев, половина бараков «служат лишь защитой от дождя».
«Из-за отсутствия бараков, — сообщал один медработник, — спецпереселенцы располагаются под открытым небом, соорудив импровизированные шалаши, натянув одеяла, платки для защиты от дождя, подобрав бросовые доски и оборудовав из них нечто вроде топчанов или нар. В таком положении находится примерно около 1,5 тысяч человек. Весь же остальной контингент размещен в бараках, и при этом из-за отсутствия мест в них люди располагаются под нарами… Территория лагеря, в силу чрезмерной плотности ее заселения, очень сильно заражена отбросами, фекалиями, мочой… Транспорт не справляется с вывозкой нечистот, они переполняют приемники, выливаются на поверхность и заражают территорию. В лагере несметное количество мух…»{447}.
Выяснилось и еще одно обстоятельство. «Вновь прибывшая рабочая сила, за единичным исключением… люди умственного труда, а не физического», поэтому выполнять работу на лесоповале вместо заключенных некому. В сентябре 1940 г. секретарь Новосибирского обкома Г.Н. Пуговкин докладывал Сталину:
«Из 10300 чел., прибывших спецпереселенцев-беженцев, способных к физическому труду оказались только 4100 чел… Обком просит… прекратить дальнейшую отправку з/к»{448}.
Действительное положение спецпоселенцев отличалось от положения заключенных лишь тем, что для них не были предусмотрены конвой, постоянная охрана и соседство с уголовниками. Беженцы могли общаться с местным населением и часто пользовались этим, меняя хлебные пайки на молочные продукты для своих детей. В полной мере они были обеспечены только работой. Их пытались использовать исключительно на тяжелых массовых работах — лесозаготовках в лесных и золотодобывающих трестах. С этой целью беженцев и осадников расселяли на лесных участках по 10–50 семей, сколотив на скорую руку подобие лагерных бараков. Но добиться выполнения каких-либо планов администрация была уже не в силах — у многих спецпоселенцев не было даже одежды, чтобы выходить на работы.
Катастрофическое положение, в котором оказались эти люди в Сибири, вызывало иногда вспышки стихийного протеста.
В августе 1940 г. цепь массовых выступлений произошла в Томасинлаге. Спецпоселенцы, как сообщал один из работников НКВД, организовали «открытые контрреволюционные выступления» и требовали права покинуть лагерь. В связи с тем, что «беспорядки» приняли широкий размах и не были подавлены в самом зародыше, начальник лагеря Борисов лишился своего поста{449}.
Среди спецпоселенцев были люди самых разных профессий и занятий; инженеры, преподаватели, ветеринары, бухгалтеры, портные, адвокаты, врачи и медицинский персонал, шоферы, трактористы, механики. В некоторых спецпоселениях сидели вузовские профессора и научные работники, а в Иркутской области на учете состоял один академик{450}.
Весь период пребывания в ссылке беженцы и осадники забрасывали администрацию заявлениями о выезде в Германию, Америку или Палестину, доказывая очевидное — что они не граждане СССР и у советских властей нет права их задерживать. Многие из них находились в состоянии постоянного ожидания изменений в судьбе, не стремились обустроиться или как-то наладить быт для продолжительной жизни в ссылке. Самые отчаянные совершали побеги в одиночку или группами.
Накануне войны, в июне 1941 года, в Сибирь стали прибывать новые жертвы сталинских чисток — «ссыльнопоселенцы». В сводках НКВД они значились как «семьи репрессированных или находящихся на нелегальном положении глав семей из западных областей Украины». Основная часть этих людей направлялась в северные районы Новосибирской области — в спецпоселки Нарымского округа. Уже в начале июня здесь было размещено 2367 человек (628 семей), а в первые дни войны ожидалось прибытие еще около 18 тысяч человек{451}.
Таким образом, к началу войны НКВД превратило сибирскую ссылку в огромный резервуар, в котором имелся теперь «польско-еврейско-украинский элемент». По необходимости Сталин мог добавить к нему любой другой, возникавший на его пути к господству в стране и мире. Но с июня 1941 года ему пришлось переключиться на ведение войны с Германией.
Заключение
Политика террора, осуществлявшаяся волнообразно на протяжении всего периода 30-х годов, радикально изменила картину общественного развития в советском государстве.
Прежде всего изменилась общая социальная атмосфера. Ее постоянным элементом сделался страх. Чувство незащищенности и страха перед государством и его институтами стало неотъемлемой частью существования любого советского гражданина, независимо от общественного положения. Это чувство буквально пропитывало каждую социальную ячейку, захватывая сознание людей с раннего возраста. Оно внушалось не только ежедневной пропагандой, показательными процессами и суровым сталинским законодательством. Множеством невидимых, но вполне осязаемых для большинства граждан способов его распространяла система ГУЛАГа. К началу 40-х годов, когда схлынули основные волны массовых арестов и депортаций, уже миллионы советских людей имели родных, близких или знакомых среди тех, кто находился в заключении или ссылке. Фактом своего существования ГУЛАГ служил лучшей агитацией против всякой самостоятельной позиции и идейных заблуждений.
В результате бесчисленных арестов, депортаций, раскулачиваний и вызванных ими хаотических миграций громадных людских масс произошел подлинный переворот в социальной структуре населения Сибири. Огромные человеческие потери понес каждый общественный слой, а некоторые группы населения, представлявшие так называемые эксплуататорские классы и отдельные национальные меньшинства, исчезли едва ли не полностью.
Совершенно очевидно, что на территории сибирского региона репрессивная сталинская политика прошла через те же формы и стадии, что и в других областях страны. Основные различия могли определяться только одним: абсолютными масштабами человеческих потерь, в зависимости от общей численности населения, проживающего в данном регионе.
И все же, по своим условиям Сибирь несколько отличалась от остальных частей Советского Союза.
Наличие здесь огромных свободных территорий, к тому же находящихся на значительном удалении от основных районов урбанизации, позволило режиму Сталина образовать в Сибири беспримерную в истории крестьянскую резервацию, именовавшуюся кулацкой ссылкой. Ссылка имела двойное назначение. Она служила местом заключения депортированных крестьян вместе с другими жертвами различных чисток и в то же время играла роль внутренней колонии, поставлявшей дешевые сырьевые и промышленные товары. Подобных зон изоляции было немало разбросано по всему сталинскому государству, но наибольшее их скопление отмечалось именно в Сибири.
Как важный стратегический и экономический регион Сибирь была постоянно и самым тесным образом связана с политическими процессами, происходившими в СССР в 30-е годы. Каждый крупный шаг Кремля, несомненно, имел свой резонанс в судьбе этого края. Но события политической жизни Сибири иногда также играли исключительную роль. В отдельные периоды влияние событий в самой Сибири оказывалось настолько важным и глубоким, что их последствия находили отражение в общей политике режима. Здесь, в Сибири, Сталин приобретал свой личный опыт покорения крестьянства и опыт кадровых манипуляций, а его исполнители разыгрывали первые сценарии показательных судебных процессов и отрабатывали методы массового террора.
Одним из самых сложных вопросов в изучении репрессивной сталинской политики остается вопрос о численности людских потерь. Поиски ответа на него до сих пор наталкиваются на труднопреодолимое препятствие — отсутствие достаточно надежных источников. Если в определении общего числа жертв в СССР периода 30-х годов уже достигнуты отдельные результаты, и статистика, извлеченная из архивов историками, обретает какие-то рамки, то на региональном уровне дело обстоит иначе. Указ президента России о передаче документов исторического характера из фондов бывшего ОГПУ — НКВД — КГБ в большинстве случаев не выполняется или просто игнорируется. Таким образом, исследовательская работа по выяснению последствий сталинской политики по-прежнему откладывается на неопределенный срок. Единственным направлением, в рамках которого еще продолжается восстановление картины сталинской эпохи, остается публикация списков жертв политических репрессий. В ряде областей России уже изданы «Книги памяти». В Сибири опубликованы отдельные списки в Алтайском крае, Кемеровской и Томской областях. Но этой важной работы нет пока в других краях и областях. Современное российское общество остается в моральном долгу перед своими соотечественниками, память о которых все еще сокрыта в архивных хранилищах государства.
