И ты, писатель, тоже пиши – греши, молись – спасайся, но когда придет час отдать свою душу за други, не отделывайся от этого собранием своих сочинений: твои сочинения со временем обдерут так же, как ободрана теперь эта замоскворецкая церковь. И все твои внутренние полочки, скамеечки, перегородки – все будет выброшено, как вот теперь выброшен хлам из этого бедного храма (1946).
Все и каждый. Смотришь на цветущий луг – это одно, и смотришь дома на единственный цветочек, взятый с того же луга, – это совсем другое. То же самое лес и маленькое деревце из того же леса, пересаженное в свой огород. Миры одинаково прекрасные, но разные, и есть люди, которые любят плавать по морям, и есть любители налитого аквариума; одни смотрят на массы, другие на личность.
Луг цветет, каждый цветок непременно же поет свою песенку, хотя виден и слышен весь луг. Отдельного цветка не приметишь и не узнаешь, кто из цветов больше всех сделал для цветущего луга. Вглядишься, выберешь цветок отдельный, и он прекрасен, но это совсем другое, чем луг.
Большое дело помогает, как огромный каркас, на котором я должен растянуть свое маленькое дело: через это мое дело станет большим.
Человек шагает все вперед и вперед к своему единству, и на этом пути происходит одновременно и дробление существа человека.
Происходит одновременно образование личности, как агента связи между людьми, и индивидуума-собственника…
Как вода размывает гранит, так и общество находится в вечной борьбе с индивидуальностью. Тезис: «Я стою на своем», – говорит каждый камень в природе. Антитезис: «Но я тебя все-таки размою», – отвечает вода.
Синтез борьбы воды с камнем – плодородная почва, на которой вырастает дерево.
Смотрю сейчас на елку, и мне представляется в ней ее живое существо, идущее из тени к свету. Каждый сук по-своему и со своим лицом несет и отдает свою жизнь на образование ствола – этой математической прямой пути всех к солнцу. И великое солнце любит все ветви, все лапки, все иголочки. Но как будто оно любит всех-то равно, а каждую иголочку больше, и вот отчего ни одна даже иголка с другой не сложится: все разные, а ствол прямой поднимается к солнцу.
В этом все многомиллионные существа, составляющие дерево, счастливы, и в этом счастье поднимается все дерево, и смысл этого счастья в том, что солнце любит всех равно, а каждое отдельное, даже иголочку – больше!
Вот бы и нам так устроиться в жизни – чего бы лучше! Но мы, если любим всех, то забываем о каждом, и если вспомним каждого – то забываем всех.
Тема нашего времени – это найти выход из любви к каждому любовью ко всем, и наоборот: как любить всех, чтобы сохранить внимание к каждому?
Глава 29
О мертвой и живой воде
Две силы формируют мир, действуя одна в сходстве, другая в различии. То, что в сходстве идет, мы сознаем как законы. То, что в различии, – как личности.
Умирая, все идет в сходство, рождаясь – в различие. И все это высказано в сказке о живой и мертвой воде.
* * *
Моя тема. Сделаем предположение, что в мире природы все неповторимо, и самодержавно, и незаменимо и что обобщение начинается человеком.
Одна из моих тем: то, что называется грех, есть пропуск жизненных единиц при обобщении, как при пахоте поля непропаханные частицы поля, огрехи.
С этой темой неповторяемости и незаменимости жизненных единиц я родился, как другие родятся с неудержимым стремлением обобщения и замены одной единицы другой.
У всякого принципа нет лица и внимания к лицам. Вот почему все принципиальное безжалостно.
Принцип есть средство, но не цель человека.
Сказать всем, это значит – сказать Никому.
Профессоры в Доме ученых наверху даже иногда барышень принимали, как следует принимать знаменитость, но швейцару внизу все профессоры различались между собой лишь номерками, которые он всем одинаково выдавал с вешалки: для него нумера от калош были разные, но профессоры, как для нас калоши, были все одинаковы. И вот когда этот самый знаменитый в Москве человек потерял номерок и назвал свое имя, швейцар невежливо отказался выдать калоши.
Вот в этом незнании, невежестве и зарождается необходимость закона, для которого люди – есть человек, профессоры – профессор, в том же смысле, как ржаные зерна есть рожь, капли воды – вода.
Высшая нравственность – это жертва своей личности в пользу коллектива. Высшая безнравственность – это когда коллектив жертвует личностью в пользу себя самого (например, смерть Сократа, не говоря уже о Христе).
Природа вся личная: каждое семечко, каждый листик имеют свою отдельную судьбу. Человек отличается от природы способностью сделать обобщение и тем самым выйти из обычных персональных законов природы. Обобщение тем самым, конечно, должно быть и убийством, и не случайным, как в природе, а принципиальным. (Каин убил Авеля, конечно, принципиально.)
Истоки науки, искусства все персональны, но силой обобщения присоединяются к общему делу, становятся тоже полезными в том смысле, как атомная бомба одинаково «полезна» в сторону добра и зла.
Всякий может приказать стричь овец под одну гребенку. Хороший хозяин в каждой овечке видит свое, как будто он любит всех, но каждую больше.
* * *
Скачок авторов. Фауст под конец задумал устроить земной рай, и в высший момент восторга («прекрасное мгновение, остановись!») его мечта о канале превращается в факт могилы: творчество и действительность распадаются.
Однако, несмотря на положение Филемона и Бавкиды, Фауст находит себе высшее оправдание, точно такое же, как в «Медном всаднике» находит себе оправдание Петр: «Красуйся, град Петров!»
Тут и там проблема личности и общества разрешается в пользу общества, причем исключительно благодаря скачку авторов: Гете скачет через Филемона и Бавкиду, Пушкин – через Евгения.
Медный всадник сказал бы Евгению: «Ты мелко мыслишь!»
Так образуется сила обобщения, путем уничтожения, убийства случайного.
…Еще я чувствовал ночью властолюбцев, как нечто чуждое бесспорно, что-то вроде черных скал, на которых и мох не растет.
Через тысячи лет, может быть, и отмоет вода от них и унесет в поля плодородные пески, но сейчас они стоят, погруженные в воду, и ничего нет у них с водой, и у воды – с ними.
На высоких горах ничего не растет, но зато оттуда далеко видно.
Все хорошее в человеке почему-то наивно, и даже величайший философ наивен в своем стремлении до чего-то просто додуматься… Серьезна и не наивна в человеке только мощь, могу – вот и все.
