Выражая одобрение словам тестя, покивал и император. По мнению маршала, при всей молодости его величества ему все же следовало извлечь из войны кое-какие уроки.
– Мне крайне прискорбно, что я не согласен с мнением вашей светлости, – сказал Глагр, отвесив тестю императора холодный поклон. – Рыцарскую конницу при всей ее отваге остановят ядра и пули. Если кто-нибудь из присутствующих, – маршал обвел глазами собравшихся на совет, – не видел, как пуля пробивает рыцарский нагрудник на ста шагах, я велю это продемонстрировать. Благодаря саботажу моих распоряжений армия еретика вновь сыта и обеспечена всем необходимым. У нее хватит пороха и свинца, чтобы истребить нас на равнине. Гораздо надежнее стоять на высотах…
– На кого это вы намекаете? – Тесть императора побагровел от гнева.
– На вас, ваша светлость. Почему вопреки моему приказу не были вывезены все – подчеркиваю: все – припасы из габасских городов? Вы надеялись, что Барини пройдет мимо них, не отвлекаясь на осаду, не так ли? А он и не отвлекался. Чертов еретик просто-напросто говорил послам магистрата, в то время как его солдаты устанавливали батареи: «Мне нужен ваш город. Вам нужны ваши жизни. Мы можем договориться». И он договаривался, ибо мало найдется горожан, готовых обречь себя и свои семьи на верную смерть непонятно ради чего. Чтобы дня на три задержать движение армии еретика? Прошу вашу светлость простить меня, но столь высокие стратегические соображения горожанам недоступны…
– Ложь! – каркнул князь. – Ваше величество!..
– Спокойнее, – проговорил император, сильнее обычного оттопыривая губу. – Мы примем к сведению сказанное. Продолжайте, маршал. Эй, кто-нибудь! Прикажите подать вина.
Глагр видел: император откровенно тяготится необходимостью присутствовать на совете. Вина ему… Конечно, можно и вина выпить, раз нет возможности уединиться в своем шатре с одной или двумя девками из числа тех, что он возит с собой… И этот монарх считается подающим надежды?!
– Ваше величество, – твердым голосом заговорил Глагр, отвесив в сторону монарха церемонный поклон. – Диспозиция не может быть изменена, пока я главнокомандующий. Но если вашему величеству будет угодно сместить меня, я буду счастлив повиноваться и готов ознакомиться с любой другой диспозицией…
Он заранее знал, что этим и кончится. Все чаще ему приходилось прибегать к последнему аргументу в споре: либо отстраняйте меня от командования, либо повинуйтесь! Он знал также, что рано или поздно это ему выйдет боком. Стоит лишь проиграть сражение, как налетит отовсюду титулованное воронье… вон оно сидит, ждет… И пусть! Обидно умирать на эшафоте молодому и сильному, а для уставшего от жизни и адских болей старого подагрика казнь не так уж страшна…
– Оставьте, маршал, – недовольно морщась, проговорил император, одновременно протягивая кубок слуге – налей, мол, – и вдруг громко икнул. – Ох… О чем это я? Да! Главнокомандующий – вы. Командуйте, как считаете нужным… вот. Мы ждем от вас победы.
Почтительно кланяясь, Глагр не без юмора подумал, что теперь в исходе завтрашнего дела у него появился и глубокий личный интерес. Победа? Вряд ли следует ее ожидать, и не видеть этого может только слепец.
Но уж избежать разгрома надо во что бы то ни стало!
* * *
– Ну и вонища от него… Как в мертвецкой.
– Как в мертвецкой, расположенной по соседству с отхожим местом…
– Зря наш князь его кормит, вот что я вам скажу, орлы. Он и так уже почти покойник…
– И дерьмо!
– Верно! Ха-ха. Его бы надо определить либо к мертвецам, либо к дерьму. Ежовый мех! Он сгнил заживо. Бьюсь об заклад, его черви жрут. Чего нас заставляют его нюхать? Я, знаешь ли, не золотарь и не божедом.
– Я тоже.
– Ф-фу-у!.. Отойдем-ка вон туда, там сторона наветренная…
Внутренний дворик марбакауской тюрьмы слышал подобные реплики стражников ежедневно перед обедом, когда на прогулку выводили имперского первосвященника. Повинуясь распоряжению князя, комендант поместил пленника в лучшей камере «дворянской» части тюрьмы, кормил от пуза и не лишал прогулок – под строгим надзором, разумеется. К сожалению, князь ничего не написал о принудительном мытье пленника, и комендант боялся своевольничать – а ну как вонючий старикан с непривычки даст дуба в мыльне? Первосвященник был нужен князю живым.
Стражникам же никто не мешал зубоскалить. Хоть какое, да развлечение. Служба так скучна!
Первосвященник не обращал на них внимания. Он вообще не замечал своих тюремщиков, считая их скорее неодушевленными предметами, отличавшимися от прочих только способностью двигаться, производить звуки и причинять неудобства. Зимой в его камере иногда бывало холодно, потому что нерадивые тюремщики подчас забывали топить печь, – он машинально кутался в обноски и не думал о холоде. Ему принесли новый балахон – он повертел его в руках и забыл о нем. Ему принесли лохань теплой воды – он не понял, зачем она. Старик не осознавал своей омерзительности. Вина его перед господом была слишком велика и поглощала все его существо.
Он испытал страх, недостойный животный страх! Когда армия гнусного еретика батальон за батальоном втекала в открытые изменниками ворота Ар-Магора, он не вынес ниспосланного ему господом испытания. Переодевшись нищим, он попытался тайно бежать из города. Куда? Он не знал, лишь бы подальше от торжествующего Барини. Наверное, он замерз бы насмерть в чистом поле. Он не думал об этом, а если бы задумался, то воспринял бы с облегчением перспективу такого конца. Но господь послал ему более тяжкое испытание.
Поделом! Поделом! Как он мог испытать страх перед солдатами еретика! Ничем теперь не утишить гнева господня. Молитва и самоотречение не помогут спасти Всеблагую церковь. Мерзкая ересь господствует там, где прежде звучали церковные гимны. Все рухнуло, а господь молчит.
Часами сидел он в одной позе, погруженный в одну навеки забуксовавшую мысль. Он не понимал, что сходит с ума. Когда, звеня ключами, приходил тюремщик, чтобы вести первосвященника на прогулку, тот повиновался бессловесно, механически. Дух его пребывал не здесь, но и не с господом. Старик нарезал круги по тюремному двору, как заводная кукла. Он думал, но из дум не рождалась мысль.
Он слышал какой-то шум – то стражники изощрялись в шутках по его адресу – и не понимал значения этого шума. Шум не мешал думать, как не мешала тяжкая вонь собственного тела. В первый момент первосвященник не обратил внимания и на колющую боль в шее, приняв ее за привычный укус насекомого. Он прошел еще полкруга, прежде чем поднял бледно-синюю руку к месту укуса, и успел еще удивиться, нащупав вонзившийся в кожу шип. Откуда это?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
