Словом, все это было нисколько не весело, и я была очень рада вернуться к себе, ко мне пришел отец, и мы имели с ним длинный разговор.
Но я была расстроена, и вместо того, чтобы говорить, я все время плакала. Между прочим, он говорил со мной о М., утверждая, что maman наверно считает его прекрасной партией, но что он не сделает и шагу, чтобы это устроить, так как М.- только животное, нагруженное деньгами. Я поспешила его разуверить. Потом мы говорили обо всем. Отец старался высказать упорство, я не уступала ему ни в чем, и мы расстались в отличных отношениях. Впрочем, он был, как всегда с некоторых пор, замечательно деликатен, и говорил мне по своему обыкновению сухо и жестко такие нежные вещи, что я была тронута.
Я не стеснялась относительно его сестры Т.; я даже сказала отцу, что он находится под ее влиянием и что поэтому я не могу на него рассчитывать.
– Я!- вскричал он,- о, нет! Я люблю ее меньше других сестер. Будь покойна, увидев тебя здесь, она будет льстить тебе, как собака, и ты увидишь ее у своих ног.
Я явилась к завтраку в восхитительном костюме: неаполитанская рубашка из китайского крепа небесно-голубого цвета, обшитая старинными кружевами, очень длинная юбка из белой тафты, спереди задрапированная куском полосатой восточной материи, состоящей из цветов – белого, голубого и золотого – и связанной сзади. Вся материя падает естественными складками, как простыня, завязанная передником. Вы не можете себе представить ничего более красивого и более странного.
Пока одни играли в карты, а другие ворчали на жару, кто-то заговорил о буланых лошадях; восхищались их молодостью, свежестью и силой.
Уже на днях поднимался вопрос о том, чтобы оседлать мне одну из них; но тут же являлось целое море опасений, и я было оставила эту мысль. Но сегодня, досадуя ли на свою трусость или желая наполнить мешок новостей «крокодилов», я приказала оседлать лошадь.
Лошадь становилась на дыбы, останавливалась, горячилась, и Капитаненко среди общего смеха объявил, что мне можно ездить на ней… через три месяца. Я смотрела на вздрагивавшее животное, кожа которого ежеминутно покрывалась жилами, как поверхность воды покрывается рябью. Я говорила сама себе: «Ты покажешь, что храбрость твоя была напускная, дитя мое, и «крокодилам» нечего будет о тебе рассказывать. Ты боишься? Тем лучше: храбрость состоит не в том, чтобы делать то, чего другие боятся и что вам не страшно; настоящая, единственная храбрость- это заставить себя сделать то, что страшно».
Перескакивая через ступеньки, я поднялась по лестнице, надела черную амазонку, черную бархатную шапочку и сбежала вниз для того, чтобы сесть… на лошадь.
Я объехала шагом вокруг газона. Капитаненко ехал рядом на другой лошади. Чувствуя, что глаза присутствующих направлены на меня, я вернулась к крыльцу чтобы успокоить их. Отец сел в кабриолет с одним из молодых людей, другие поместились в тройке князя и я поехала по большой аллее в сопровождении всех этих экипажей. Не знаю, как это случилось, но, не делая никаких усилий, я поехала галопом, сперва мелким, потом крупным, затем рысью, и вернулась к экипажам, чтобы слышать похвалы.
Я была в восторге, и мое раскрасневшееся лицо, казалось, метало искры, как и ноздри лошади. Я сияла от радости; на этой лошади еще никогда не ездили верхом.
Четверг, 7 сентября. Будничный наряд хохлушки состоит из холщовой рубашки с широкими, оттопыривающимися рукавами, расшитыми красным и синим, и из куска черного крестьянского сукна, которым они завертываются, начиная с пояса, эта юбка короче рубашки, так что виден вышитый низ ее, сукно сдерживается цветным шерстяным поясом. На шею надевается множество бус, а голова повязывается лентой. Волосы заплетены в одну косу, в которую вплетается одна или несколько лент.
Я послала купить себе такой костюм, надела его и пошла по селу в сопровождении молодых людей. Крестьяне не узнавали меня, так как я была одета не барышней, а крестьянской девушкой – женщины одеваются иначе. На ногах у меня были черные башмаки с красными каблуками.
Я кланялась всем и, дойдя до шинка, стала у двери.
Отец был удивлен, но… в восторге.
– Все к ней идет!- воскликнул он.
И, посадив нас всех в тележку, он начал катать нас по улицам деревни. Я громко смеялась, к великому изумлению добрых людей, которые никак не могли понять, что это за девушка катается со «старым барином» и «молодыми господами».
Успокойтесь, папа не стар.
Китайский тамтам, скрипка и шарманка увеселяли общество.
Мишель ударял в тамтам, я играла на скрипке, (играла! Господи Боже мой!), а шарманка играла одна.
Вместо того, чтобы лечь рано по своему обыкновению, мой родитель оставался с нами до полуночи. Если я не одержала других побед, то одержала победу над отцом: он говорит, он ищет моего одобрения, слушает меня со вниманием, позволяет мне говорить все что угодно о своей сестре Т. и соглашается со мною.
Шарманка – его подарок княгине; мы все подарили ей что-нибудь – сегодня ее именины. Лакеи с радостью служат мне и очень довольны, что избавлены от «французов». Я даже обед заказываю! А мне прежде казалось, что я в чужом доме, я боялась установившихся привычек и назначенных часов.
Меня ждут так же, как в Ницце, и я сама назначаю часы.
Отец обожает веселье и не приучен к нему своими.
Пятница, 8 сентября. Проклятый страх, я тебя преодолею! Не вздумала ли я бояться ружья? Правда, оно было заряжено, и я не знала, сколько Поль положил пороху, и не знала самого ружья; оно могло бы выстрелить, и это была бы нелепая смерть или изуродованное лицо.
Тем хуже! Трудно сделать только первый шаг; вчера я выстрелила на 50 шагах и сегодня стреляла без всякого страха: кажется, боюсь ошибиться, я попадала всякий раз.
Читали вслух Пушкина и говорили о любви. Как бы мне хотелось любить, чтобы знать, что это такое! Или я уже любила? В таком случае, любовь- ничтожная вещь, которую можно поднять для того, чтобы бросить.
– Ты никого не любишь,- сказал мне отец.
– Если бы это была правда, я благодарила бы небо,- отвечала я.
Я и желаю и не желаю этого.
Впрочем, в моих мечтах, я люблю. Да, но воображаемого героя.
Но А.? Я его люблю? Разве так любят? Нет. Если бы он не был племянником кардинала, если бы он не был окружен священниками, монахами, если бы не было вокруг него развалин, папы, я бы его не любила.
Суббота, 9 сентября. Дни уходят, и я теряю драгоценное время в самые лучшие годы жизни.
Вечера в тесном кругу, шутка, веселость, которую вношу я… Потом заставишь Мишеля и другого нести себя вверх и вниз по большой лестнице в кресле. Опускаясь, рассматриваешь в зеркале свои башмаки… и так всякий день.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
