После того как 7 апреля 1848 года было образовано новое правительство Венгрии во главе с премьер-министром графом Лайошем Баттяни де Неметуйваром (Batthyány de Németújvár, 1807–1849), революция стала набирать обороты. К весне 1849-го венгерские войска уже взяли под контроль всю территорию Венгрии. 14 апреля была объявлена независимость от австрийской монархии. Правителем-президентом страны стал Лайош Кошут (Kossuth; 1802–1894), бывший в правительстве Баттяни министром финансов. «Мои соотечественники только что и чрезвычайно просто сделали великие дела. Я радуюсь этому до глубины сердца»[386], — писал Лист Мари д’Агу.
Однако новое венгерское государство просуществовало недолго. 21 июня 1849 года по настоятельной просьбе Австрийского двора в Венгрию были введены русские войска под командованием генерал-фельдмаршала Ивана Федоровича Паскевича (1782–1856). Одновременно австрийцы предприняли новое наступление. С такой силой венгерская армия справиться не смогла. 11 августа венгерское правительство ушло в отставку. Кошуту удалось эмигрировать в Турцию[387]. 13 августа была подписана капитуляция; 5 сентября сдался последний оплот революции — крепость Комаром (Komárom). 6 октября 1849 года Баттяни и 13 генералов, командовавших венгерскими войсками, были казнены в Араде.
Известие о поражении Венгерской революции произвело на Листа самое тягостное впечатление. Казнь графа Баттяни, с которым он был знаком и которому открыто симпатизировал, он переживал мучительно, как и гибель многих других венгерских патриотов. В это время он написал одно из своих самых трагических произведений — «Погребальное шествие. Октябрь 1849» (Funérailles. October 1849) — № 7 в фортепьянном цикле «Поэтические и религиозные гармонии». Я. И. Мильштейн считает: «…„Погребальное шествие“ передает картину великого народного горя; грозно и мрачно звучит погребальный звон, который сменяется медлительно-мерным похоронным маршем, как бы выражающим тяжелую поступь целого народа; далее всплывают воспоминания о близких людях, сложивших голову за родину, — задушевные, печальные, словно „вызывающие слезы“; затем в торжествующих звуках фанфар возвещается слава героям и, наконец, снова с огромной силой звучит похоронный марш… Так высказал Лист свою боль по поводу национальной катастрофы, а вместе с тем и боль угнетенных венгерцев, сохранивших верность своей родине»[388].
В то время Лист завершил еще одно великое и трагическое сочинение для фортепьяно с оркестром — «Пляска смерти. Парафраза на Dies irae» [389](Totentanz. Paraphrase über Dies irae), которое начал писать еще в 1838 году под впечатлением от фрески «Триумф смерти» Андреа Орканьи[390]. Ныне «триумф смерти» происходил в действительности…
Одновременно Лист вновь обратился к неоконченной «Революционной симфонии». Меняя полностью всю структуру произведения, он планировал разделить его на пять частей: первая — «Эпитафия героям» (Héroïde funèbre), вторая — «Душа моя мрачна» (Tristis est anima теа), третья должна была основываться на «Ракоци-марше» и «Марше Домбровского», четвертая — на «Марсельезе», пятая — представлять собой псалом, исполняемый хором с оркестром. Но и на этот раз симфония осталась незавершенной. Лишь работа над первой частью была доведена до конца в 1850–1854 годах; в итоге она стала восьмой симфонической поэмой под тем же названием.
Лист переживал тяжелый душевный кризис. Однако нашлись люди, которые не только не были способны понять его состояние, но и обвиняли его… в предательстве интересов родины и даже напрямую оскорбляли его. Одна из самых злых нападок в адрес Листа принадлежит Генриху Гейне. В его знаменитом стихотворении «В октябре 1849» есть строки:
…А Лист? О, милый Франц, он жив!Он не заколот в бойне дикой,Не пал среди венгерских нив,Пронзенный царской иль кроатской[391] пикой.Пусть кровью изошла страна,Пускай раздавлена свобода, —Что ж, дело Франца сторона,И шпагу он не вынет из комода.Он жив, наш Франц! Когда-нибудьОн сможет прежнею отвагойВ кругу своих внучат хвастнуть:«Таков я был, так сделал выпад шпагой»…[392]
Ядовитая ирония Гейне выставляет в неприглядном свете в первую очередь самого автора. Она во многом объясняется физическим состоянием Гейне — прогрессирующий паралич делал его обозленным на всех и вся. В чем поэт обвинял Листа — в том, что он остался в живых, когда другие погибли? что с оружием в руках не сражался на баррикадах? Представить себе Листа потрясающим пресловутой шпагой невозможно. Он ни при каких обстоятельствах не смог бы пустить в ход оружие. Обвинять его в том, что он не отправился в пекло войны, — всё равно что поставить ему в вину, к примеру, личное неучастие в восстановлении разрушенных домов после наводнения 1838 года. И тогда, и теперь Лист действовал по мере сил и возможностей: поддерживал соотечественников денежными средствами (он неоднократно пересылал в Венгрию крупные суммы для нужд борцов за независимость) и творчеством. Поэтому никак нельзя сказать, что Лист находился в стороне от трагических событий в Венгрии. Он душой был со своим народом, который понес бы еще одну невосполнимую утрату, если бы Лист, гордость венгерской нации, погиб в расцвете таланта.
А о том, что талант композитора действительно обрел зрелость, свидетельствуют два произведения, над которыми он работал в трагическом 1849 году: Первый Es-dur[393] и Второй A-dur фортепьянные концерты. Первый концерт был завершен в 1849 году, Второй представлял собой новую редакцию варианта 1839 года (впоследствии Лист переделывал его в 1853, 1857 и 1861 годах).
Однако череда смертей 1849 года еще не закончилась. 17 октября ушел из жизни Шопен. Он так и не стал Листу настоящим другом, но его кончину Лист переживал, словно потерю близкого человека. И хотя их натуры были во многом противоположны, они были «родными братьями по отцу-фортепьяно и по матери-музыке». Лист решил в память о Шопене написать книгу о нем. Уже 14 ноября 1849 года он обратился к старшей сестре Шопена Людвике Енджеевич (1807–1855) с просьбой сообщить ему ряд сведений. Над своей монографией Лист работал (помогала ему Каролина Витгенштейн, фактически исполнявшая обязанности его секретаря) с 1849 по 1851 год. Второе, дополненное издание вышло в 1879-м.
В послесловии к изданию книги на русском языке Я. И. Мильштейн написал: «Среди книг, посвященных великим музыкантам, книга Листа о Шопене занимает совершенно особое место. Значение ее определяется прежде всего тем, что она написана не рядовым человеком — литератором, искусствоведом, критиком, — а истинно великим музыкантом-художником. Перед нами не просто книга о Шопене, а книга одного великого человека о другом, книга гения о гении. Больше того: перед нами своеобразнейший исторический и психологический документ эпохи. Это — взволнованная автобиографическая исповедь художника, остро чувствующего свое одиночество в буржуазном обществе и смело выступающего в защиту благородных идеалов прогресса и гуманизма. Можно сказать без преувеличения, что из всего написанного художниками о художниках вряд ли найдется еще книга, в которой бы с такой любовью и преданностью, с таким пылким воодушевлением и вместе с тем с такой удивительной проницательностью и откровенностью один гений высказался о другом. <…> Естественно, что книга Листа о Шопене вызывает по меньшей мере двойной интерес — и как книга о Шопене и как книга о самом Листе. Почти всюду, где Лист характеризует искусство Шопена, он, в сущности, говорит и о своем искусстве, о своем отношении к жизни, к людям, о своих творческих целях. <…> Получилась книга большого обобщающего значения. Она не только раскрывает нам облик Шопена, но и дает возможность постичь эстетические воззрения самого Листа. Больше того: она как бы резюмирует основные устремления художественной мысли романтической эпохи»[394].
В свете вышесказанного показательно, что в книге о коллеге Лист написал: «Миссия художника или поэта, наделенного гением, — не поучать истине, не наставлять в добре, на что имеет право лишь Божественное откровение и возвышенная философия, просвещающая разум и совесть человека. Миссия поэтического и художественного гения в том, чтобы окружить истину сиянием красоты, пленить и увлечь ввысь воображение, красотой побудить к добру тронутое сердце, поднять его на те высоты нравственной жизни, где жертвенность превращается в наслаждение, геройство становится потребностью, где com-passion[395] заменяет passion[396], любовь, ничего сама не требуя, всегда находит в себе, что может дать другим»[397]. Это — жизненное кредо самого Листа.
Даже среди потрясений 1849 года Лист не забывал о своих детях, растущих в далеком Париже. 22 октября, в день своего рождения, он писал дочери Бландине: «Я целую тебя, бедное мое дитя; в ответ на мою молитву да снизойдет на тебя Божье благословение, и вместе с сестрой будь мне всегда утешением… я с радостью вижу, что вы пишете всё лучше. Старайтесь писать, как можно более разборчиво и элегантно — не вздумайте в этом подражать мне!.. Не могла ли бы ты через бабушку, которая, согласно нашим планам, в конце декабря навестит меня в Веймаре, послать мне несколько своих разборов (например „Илиады“ и „Антигоны“), начисто переписанных и переплетенных в картон? Приложи к ним и несколько своих рисунков, я воздам им должное, вставив их в рамки и повесив над своим письменным столом»[398].
