— Я как раз хотел бы переговорить с вашим величеством, — ответил Эббот. — Если ваше величество соблаговолит выслушать меня наедине…
— Наедине?! — переспросил король. — Ха!
Он помедлил, затем решился и увлек архиепископа через всю галерею к окну. Тут они остались вдвоем.
— Так о чем вы хотели мне сообщить? — спросил король. Архиепископ смело глядел королю в лицо.
— Ваше величество уже осведомлены о моем отношении к этому делу. Скажу коротко: мне оно не нравится.
— Ну и что? — спокойно спросил король. — Разве судьи должны рассматривать только те дела, которые им нравятся?
— Судья руководствуется не привязанностями или антипатиями, а лишь своей совестью. Мне безразлично, останется ли леди Фрэнсис супругой графа Эссекса или выйдет замуж за другого. Но я не могу вынести решение, не имея достаточных оснований.
Его величество нахмурился, а прелат продолжал:
— Я прожил на этом свете почти пятьдесят один год, и совесть моя всегда была чиста. Не знаю, как скоро мне предстоит встреча с Господом, но я больше всего боюсь, как бы до этого часа на душе моей не появилось пятно. И больше всего сожалею, что потраву эту может мне нанести рука вашего величества, ибо появился тот, кто желает свидетельствовать о несправедливости дела.
— Как появился? Кто? — В вытаращенных глазах короля мелькнуло удивление.
В ответ архиепископ протянул королю послание. Король схватил его своей пухлой, в перстнях, рукой и взглянул на подпись.
— Ха! Мой старый дружок Овербери?! Ха!
Читая, он пытался удержать на физиономии маску холодности, хотя по мере чтения в нем поднималась волна черного гнева.
Достаточный простак во многом, этот Яков Стюарт кое в чем обладал дьявольским чутьем, особенно обострявшимся, когда ему грозила опасность. Он с одного взгляда понял, каких неприятностей можно ждать от Овербери, какой громкий может разгореться скандал и каким смешным в глазах комиссии будет выглядеть он, король, с его экскурсами в гражданское и церковное право. Каким же презренным и нелепым предстанет он перед всем светом, когда выяснится, что он, монарх, пытался извратить закон ради выгод и удовольствий своего фаворита!
Под внешностью доброго папеньки он скрывал натуру жестокую, жестокую от слабости, а внешняя простоватость, даже кажущаяся придурковатость прикрывала вероломный ум. Этого короля лучше всех охарактеризовал Сюлли, он назвал его «самым умным глупцом христианского мира».
Однако сейчас, под испытующим взором архиепископа, он снова натянул личину простака отца. Но в душе у него кипели страсти: слишком долго этот презренный тип Овербери терзал его душу и плоть, слишком долго королю приходилось конфликтовать из-за него с возлюбленным Робби. И даже сейчас, в Тауэре, этот мерзавец не оставляет его в покое, мало того, смеет слать угрозы самому королю!
Пощипывая бородку, его величество перечитывал письмо. Затем приподнял украшенную плюмажем шляпу, почесал затылок и с глуповатым видом в третий раз принялся изучать послание Овербери. На самом же деле он лихорадочно размышлял о дальнейших своих шагах. Когда король наконец-то оторвался от послания, архиепископ с облегчением увидел, что его величество сияет благодушием. Король милостиво объявил:
— Ну, ну! Что ж, если этому человеку действительно есть что сказать, его необходимо выслушать. Но так ли это на самом деле? А вдруг он просто хочет разжечь скандал, породить сплетни… И все же… — Король вздохнул. — И все же, поскольку я не хочу давать повода злым языкам утверждать, будто затыкаю рты недовольным, вызовите его, пусть предстанет перед лордами и выложит все имеющиеся у него доказательства. Если в его словах нет ничего, кроме бездоказательной злобы, тогда мы о нем позаботимся. Этот человек пишет, что он болен и слаб, но у него, я уверен, достанет сил выступить перед членами комиссии. Я распоряжусь.
И архиепископ, который пуще всего боялся, что король разгневается и откажется возобновлять допросы свидетелей, расчувствовался и со слезами на глазах поблагодарил его величество.
Король потрепал архиепископа по плечу, пробормотал похвалу его добросовестности, в которой он, конечно, никогда не сомневался — ибо тогда архиепископ не занимал бы такой высокий пост. Затем в сопровождении Эббота вернулся в галерею. А за всей этой сценой внимательно наблюдали Говарды — Нортгемптон, Саффолк, некоторые другие члены семьи, в их числе теперь был и Рочестер.
Король ни словом не упомянул о деле, приведшем сюда архиепископа, но после обеда, когда его величество, по обыкновению, направлялся соснуть, он кивком подозвал к себе Рочестера. Услав из спальни камердинера Джибба, его величество не только показал Рочестеру адресованное архиепископу послание, но и рассказал о том, что прелат настаивает на возобновлении слушаний.
— Строптивость, как я сумел заметить, — заявил король, — является основной чертой церковников. Они упорно придерживаются той линии поведения, которую подсказывает им закостеневший в догмах разум, и не обращают ни малейшего внимания на то, какой хаос могут вызвать их поступки. Выполнив то, что они считают своим долгом, они со спокойной совестью укладываются почивать, а в это время полмира корчится от бессонницы.
Но его светлость не слушал рассуждений короля — на его чистом, благородном лице был написан испуг. Он думал лишь о том, о чем говорилось в письме.
— И вы дадите согласие, сир? — наконец воскликнул он.
— Согласие? Да ты понимаешь, чем это грозит? Ядовитый язык этого человека уже чуть было не разрушил все мои усилия. Меня и так критикуют все, кому не лень, так неужели же я позволю какому-то невежде играть на руку критиканам? Я — позволю? Конечно же, нет. Но его преосвященство архиепископ Кентерберийский настаивает, и если я откажу, последствия для меня будут еще хуже. Да ты хоть понимаешь, в какое затруднительное положение мы попали из-за твоего милого дружка? В какой же несчастливый миг тебе пришло в голову сделать его своим секретарем! Черт побери! Да он одним ударом собирается разрушить твое счастье и запятнать мою честь!
Щеки короля горели. Он утратил привычную простоватость, вылупленные глаза его пылали гневом.
Но даже сейчас Рочестер пытался защитить своего несчастного друга — совесть его светлости была нечиста, он понимал, что на долю Овербери выпали страдания незаслуженные и что это письмо, пожалуй, последняя попытка защитить себя, ибо Овербери явно предвидел худшее. Рочестер старался объяснить это королю, подкрепляя слова энергичными жестами, но его величество разгневался еще сильнее — в нем вновь заговорила ревность.
— Так ты и теперь его защищаешь?! — прорычал он. — Как ты смеешь, ведь он угрожает твоему будущему, он хочет надсмеяться над моими философскими изысканиями о расторжении браков! Боже правый, Робби, что это между вами за любовь такая?!
— Это не любовь, это старая дружба, — твердо ответил его светлость. — А я всегда был и, надеюсь, останусь преданным другом.
— Другом?! Этот худший из людей — твой друг? — Король брызгал слюной, но затем сменил гневный тон на саркастический. — Тогда что ж, я разрешу ему предстать перед комиссией, если ты такой преданный друг.
— Нет, нет! Богом заклинаю, не надо!
— Рад, что ты не до конца потерял разум. Тогда посоветуй, как мне поступить. Как сделать так, чтобы я не нарушил данного архиепископу слова?
— А ваше величество уже дали слово?!
— Робин, ты что, от страха совсем мозги потерял?! Черт тебя побери! Как я мог не пообещать? Я должен был дать слово! Надо сделать так, чтобы я не мог его сдержать, понятно? Вот теперь и скажи, как мне поступить?
В другое время, когда бы он не был так встревожен и растерян, его светлость понял бы, что король задает вопрос неспроста, что в королевской голове уже созрело какое-то решение, и нужно только, чтобы Рочестер высказал вслух то, на что подталкивал его король. Но сейчас Рочестер ничего не понимал.
Наморщив лоб, уставившись в землю, его светлость произнес:
— Над этим надо подумать.
Во взоре короля мелькнуло разочарование, он сухо произнес:
— Совершенно верно! Совершенно верно, над этим надо подумать. И если я желаю сохранить свое достоинство, а ты хочешь жениться на Фрэнсис Говард, ответ должен быть найден.
Король встал, проковылял к кушетке, которую Джибб всегда готовил для дневного сна, и уже другим тоном и чуть ли не зевая произнес:
— Иди, оставь меня теперь.
Глава XXVI
КОРОЛЬ ДЕЛАЕТ ХОД
На следующее утро король приказал Рочестеру сопровождать его в Виндзор — его величество собирался пробыть там до окончания работы комиссии, заседавшей во дворце Лэмбет.
Его светлость подумал, что хорошо бы навестить Овербери. Может, удастся умолить, упросить его? Может, напомнив о прежней дружбе и пообещав много хорошего в будущем, удастся заставить сэра Томаса отказаться от мести? Потому что, если даже обещанные Овербери улики и не изменят хода дела, скандал все равно поднимется такой, что брак Рочестера с леди Эссекс станет невозможным. Однако в Тауэр его светлость так и не поехал…
