на съёмочную площадку ворвался и дядя Йося Шурухт. Кстати, его волосы тоже были не так чтобы гладко уложены, что лично у меня вызвало некие определённые ассоциации и кривую усмешку.
— Прячься, Феллини, — выдохнул он. — Что лыбишься-то, обалдуй? Что лыбишься?
— Товарищ Киселёв не полицай, а я не партизан, чтобы прятаться, — упрямо пробурчал я и, протянув главному оператору, свой сценарий со множеством пометок, сказал, — Сергей Васильевич, передайте мои правки Леониду Быкову. Я там коней на ослика заменил, так смешнее получается.
— Сделаю, — с ноткой сожаления буркнул Сергей Иванов, с которым мы уже успели сработаться.
И в ту же секунду перед актёрами, актрисами и техническими работниками предстал директор киностудии Илья Николаевич Киселёв. Невысокий, коренастый и заметно отъёвшийся после Каргопольлага мужчина в хорошем дорогом пиджаке не производил впечатления злого как чёрт человека. Напротив, Илья Николаевич культурно со всем творческим коллективом поздоровался, сделал несколько комплиментов нашим прелестным женщинам и, пару раз прокашлявшись, пригласил меня на индивидуальную беседу. После чего с директором киностудии мы закрылись в той самой театральной ложе, где я некоторое время назад работал над сценарием.
— Как продвигаются съёмки? — неожиданно спросил меня товарищ Киселёв.
— Нормально, к четвергу все эпизоды, связанные с театром, закончим, — кивнул я, пытаясь по-быстрому сообразить — к чему это разговор и зачем общаться по душам, если участь моя уже предрешена?
— Хорошо, — ещё более неожиданно улыбнулся Илья Николаевич. — Тут, вот какое дело, ко мне обратился один очень уважаемый человек и попросил, чтобы я восстановил тебя в должности. Мне, честно говоря, не жалко, тем более я и сам это хотел сделать. Наслышан о том, как ты руководишь съёмочным процессом, пока Леонид Фёдорович в больнице. Молодец. Но тут вот чтооо… — выдохнул Киселёв, не зная как начать следующее предложение.
— Этот человек попросил, чтобы вы мне позволили снять своё кино? — помог я директору киностудии, моментально вспомнив вчерашний разговор со странным криминальным авторитетом Юрием Алексеевичем.
— Да, — сказал, словно выплюнул это слово Илья Николаевич. — Расскажи в общих чертах, что это за картина? Надеюсь, не для Дуньки Распердяевой?
По лицу Киселева пробежала небольшая малозаметная нервная судорога. Наверное, ему сложно было окунаться в то невесёлое лагерное прошлое. А этот уважаемый человек, скорее всего, был именно из того смутного времени.
— Не для Дуньки. Рабочее название «Следствие ведут знатоки», — затараторил я, не теряя ни секунды. — Слово «знатоки» расшифровывается следующим образом: Зна — это следователь по особо важным делам Павел Знаменский, То — оперативный работник Шура Томин и Ки — это Зина Кибрит девушка криминалист широкого профиля, которая, окончив Суриковский институт, прекрасно рисует со словесного описания портреты преступников. Эта команда сыщиков на экране будет лихо распутывать самые сложные преступления, создавая тем самым положительный образ советской милиции. И первая серия «Знатоков» будет называться «Возвращение Святого Луки». В Эрмитаже похищена ценная картина…
— Стоп, стоп, стоп! — замахал руками Илья Николаевич. — Ха-ха. То есть ты хочешь снять детектив?
— Не просто детектив, а целую серию оригинальных и смотрибельных фильмов. По две кинокартины в год. Драки, погони, стрельба, психологический поединок следователя и преступника. Вся съёмка ручной кинокамерой на улицах нашего города, без декораций и прочей искусственной шелухи. Смесь документального кино и новой французской волны. Люди будут ломиться в кинотеатры и думать, что видят реальную работу уголовного розыска.
— Ясно, ясно, — опять замахал руками директор «Ленфильма». — Ладно, пиши заявку, я его рассмотрю. Детектив, ха-ха. Ты хоть знаешь, кто за тебя просил?
— Догадываюсь, — буркнул я. — Вы с этим человеком вместе отдыхали на курортах Северного Ледовитого океана.
— Точно, принимали солнечные ванны в полярную ночь, — засмеялся Киселёв и, протянув мне свою широкую и крепкую ладонь, сказал, — но сначала закончишь съёмки «Зайчика». Я на эту кинокомедию надеюсь. Мне «Мосфильму» утереть нос просто руки чешутся. Давай, работай дальше, Феллини. Ха-ха.
Я с чистым сердцем пожал руку директору нашей кинокомпании и тут в мою голову пришли совсем невесёлые мысли, что на днях стоит ждать в гости и криминального авторитета Юрия Алексеевича. Теперь этому мужчине в интеллигентной шляпе я должен буду сделать самый точный прогноз на ближайшие футбольные матчи Кубка Европы. Но это ещё полдела, это ерунда, мелочь. Юрий Алексеевич на моих прогнозах поднимет большой куш, а что будет потом? А потом, меня за пару дней вычислят и кинут предъяву. А это уже совсем не мелочь, это огромная проблема, которую придётся как-то решать самому, придётся как-то выкручиваться, юлить и врать. Это не мелочь по карманам тырить.
— Ну, Феллини, как? — ткнул меня в плечо дядя Йося Шурухт, когда я с очень озадаченным лицом вышел из театральной ложи. — О чём говорили с Ильей Николаевичем? Ну, не молчи.
— Ну, ну, — пробурчал я, — батареи гну, ха-ха. Всё, с этого дня я — официально ассистент режиссёра. «Зайца» нашего отснимем, буду снимать своё кино. Давайте работать, товарищи артисты! Давайте работать! — я подмигнул немного напуганной Нонне и три раза хлопну в ладоши.
Глава 16
Кинокомедия — это самый сложный жанр кинематографа, в котором шаг вправо — пошло, а шаг влево — не смешно. Из-за чего режиссёра комедий можно смело назвать канатоходцем. Разок оступился, и тут же тебе прилетит по загривку либо от высокого начальства, которое неустанно бдит, чтобы эзопов язык слишком далеко не завёл, либо от своего же зрителя, который моментально выдаст презрительное «фи» на любой творческий эксперимент. А состоит кинокомедия, если её разобрать на запчасти, из комичных эпизодов, где любители кино должны просто поржать, и из тех фрагментов, в которых закладывается глубокий смысл кинопроизведения. Ибо постоянный смех без причины — это признак не совсем адекватного состояния психики.
И утро этого понедельника, пока массовка переодевалась и гримировалась, было решено начать с крохотного комичного эпизода: директор театра Могильный, шумовик Громыхалов и режиссёр Дантесов должны были, обнявшись, спеть один куплет песни. Однако пять минут работы, внезапно растянулись на полчаса.
