Вспыхнул тусклый свет.
— А, ммммать! — взревел Райнхард вдруг, — Почему я должен КАЖДЫЙ ДЕНЬ глядеть на эту рожу, а, Ширах, скажи мне, друг?!
— Какую р-рожу?!
— Вот эт. Блядь. Пархатый содомит какой-то.
— Э, Рейни[14]. Друг… Не путай… Пархатый, это может и ты, а содомит — эт я…
— Лучше быть… содомитом… чем…
И тут Отто оглох — раздалась жуткая пальба, сопровождаемая звоном разбитого стекла. Не иначе как Райнхард спьяну и сдуру палил в огромное антикварное зеркало в прихожей… Отто, нечаянно узнавший очень интересную подробность его биографии, затаил дыхание.
В доме уже начался переполох. Фрау Гейдрих сочла за лучшее не показываться. Два адъютанта толклись на лестнице и страдали — они боялись шефа с пистолетом. Один лишь мой дурачок ничего не боится, с досадою подумал Отто. И впрямь. Бальдур с пьяным бесстрашием приобнял Рейнхарда за плечи и промурлыкал совершенно непотребным голоском:
— Скажи, Р-рейни… а ты обрезанный?..
— Хочешь проверить, а?
— Н-нет. Я спать хочу. И ты тоже.
— Сгинь, дррруг!
— Не сгину, друг…
— Эт ты меня уважаешь? Я этот… как его… еврейская морда!
— Не… ты истинный… ариец…
— Ты на мой клюв… посмотри…
— Мой — больше…
— Меньше…
— Ну хочешь, я тебе дам в с-сопатку? Будет… другая форма…
Они уползли в гостиную и еще с полчасика обсуждали там расовые вопросы, после чего мирно вырубились на ковре…
Иногда Отто — ясно, когда они с Бальдуром были дома, без посторонних ушей — поддразнивал его Райнхардом.
— Нравится он тебе, не ври…
— Он мой друг, Отто.
— И ничего больше?
— Отстань.
Обычно Отто всегда удавалось расколоть Бальдура на то, чтоб выяснить, кто и как ему нравится. Но не в этом случае. То ли Бальдур не хотел говорить лишнего о Райнхарде, то ли сам очень хотел что-то скрыть. И лишь один раз обронил:
— Ты видел его с рапирой?
— Видел.
— С ума сойти.
Отто случилось вместе с Бальдуром наблюдать домашнюю тренировку Гейдриха с адъютантом на рапирах, и он был совершенно согласен с шефом — с ума сойти. Длинный, с длинными конечностями, светловолосый Райнхард и в танце, наверное, не выглядел бы более изящным, чем с тоненьким убийственным лучом рапиры в руке…
Разумеется, он приехал на день рождения Бальдура — и привез ему в подарок… как раз рапиру. Очень дорогую спортивную игрушку.
— Тебе же нравится этот вид спорта, мне кажется?
— Спасибо, Райнхард… Нравится. Но куда мне… я этим занимался только в молодости, да и то кое-как.
— Чушь, — Райнхард улыбнулся одними глазами, как обычно, — Вспомнишь легко. Помогает держать форму. Я всегда полагал, что этому легко учатся те, кто хорошо танцует. Я тебя поучу, дай выбрать время. Тебе это очень пойдет, Ширах. Кажется, тебе в любом случае холодное оружие идет больше, чем огнестрельное — ты сейчас похож на средневековую фреску. Дай подумать, скажу, на какую именно. А может быть, ты мне напоминаешь кого-то с картин раннего Ренессанса…
— Хм. Вспоминай, Райнхард… О. Позволь тебе представить герра Инницера… — Бальдур развернулся на каблуках, краем глаза поймав мягкий строгий взгляд, — Герр Инницер, позвольте представить вам…
Отто мучился с самого начала приема.
Присутствовать в обычном своем качестве адъютанта он собирался так или иначе, но вынужден был по настоянию Бальдура напялить смокинг. Чем плоха парадная форма — у него была шикарная форма, наподобие формы гебитсфюреров Гитлерюгенд, но с другими нашивками — Отто так и не понял, но смокинг послушно надел. Он не то чтобы презирал штатскую одежку — просто в нем глубоко-глубоко, но все же прятался рабочий паренек из Лика. Смокинг смущал его и мешал ему жить. Бальдуру хорошо, думал Отто, его с шестнадцати лет приучили надевать эту дрянь по вечерам…
Да, Отто мучился, но момент знакомства Гейдриха и кардинала Инницера не упустил.
И его ощущение подтведилось — они были похожи.
Отто заметил сходство давно, но никогда ничего не говорил Бальдуру. Тот много лет назад объяснил ему: каждый видит свое, смотрит своими глазами, в трупике вороны на снегу один увидит падаль, другой неплохой обед, а третий — центральный образ картины «Боярыня Морозова» (впрочем, добавил Бальдур, в том случае ворона была вроде живая, но ты меня понял, да?). Отто никогда не видел картины «Боярыня Морозова», ну не попадалась она ему, но мысль уловил. И потому даже не решился объяснять, в чем он находит сходство и родство между длинным белобрысым эсэсовцем и маленьким круглоголовым священником — боялся не найти нужных слов. Сейчас было заметно, что даже внешне есть нечто общее — сдержанная, чуть отстраненная по отношению к ближнему мягкость манер, лишенная, тем не менее, всякого желания нравиться (не то что у Бальдура, который мог и пококетничать, и попозировать), но не лишенная обаяния (опять же не бальдуровского — тот, когда был в порядке, обладал обаянием неотразимым, берущим за душу). А что до нутра… и тот, и другой были как стрелы, летящие в цель. Долгий взгляд такого человека выдержать трудно — стрела летит, летит и вот-вот пронзит тебя…
Отто не мог понять, с какою целью Бальдур познакомил гестаповца со священником.
— Из-за Бормана, — признался Бальдур потом, — Мне будет легче, если что. Если он привяжется, Райнхард мне поможет.
Ох, не факт, подумал Отто.
….Кардинал грустно улыбнулся, когда Бальдур лично приехал к нему, дабы пригласить на свой день рожденья.
— Кажется, ваше руководство не одобряет общения гауляйтеров с представителями церкви?
— О да, Борман не одобряет. Но его у меня не будет. А вы можете надеть штатское, — хулигански усмехнулся Бальдур.
— Мирское, Бальдур, — улыбнулся кардинал. Можно подумать, кого-то обманет этот маскарад… но инициатива Бальдура пришлась святому отцу по душе — ведь в первую очередь рисковал он, гауляйтер. Может, и глупый риск… а впрочем…
— Бальдур, мне нравится, что вы не боитесь действовать вопреки идиотскому запрету вашего начальства. Была ни была, приглашение я принимаю.
…Кардинал Инницер, само собою, был на традиционном приеме, устроенном в честь нового гауляйтера. Правда, явился туда с неохотой — он давно уже не ждал ничего хорошего от нацистов с их викингами, нибелунгами, сагами и рунами, прежний гауляйтер — Бюркель — был точь-в-точь все они, но из дурковатых, ему и до саг с рунами не было никакого дела.
Бывали среди них и неглупые, это Инницер признавал, но Бюркель к ним не относился. Серый (точней, хм, коричневый) и злобный наци, полусолдафон-получинуша, говорить с таким не о чем, все равно, что захочет, то и сворочает.
Бальдура фон Шираха до этого Инницер лично не знал, но газет, радио и «Триумфа воли» было более чем достаточно. Из дурковатых. Глупый щенок. В Вене известно было, что Ширах отозван фюрером с фронта — значит, подумал Инницер, это не просто глупый щенок, но уже и научившийся убивать. Бюркель номер два. Даром что сын театрального директора. А может, и благодаря этому. Инницер помнил его отца.
Инницер увидел то, чего никак не ожидал увидеть. То ли это не тот Ширах, подумал он тогда, то ли война и впрямь святое дело, коль так меняет человека, то ли…
Это «то ли…» и решило всё. Инницер не любил не знать и не понимать. А тот, кого он увидел вместо ожидаемого Шираха, стоил того, чтоб понять.
Он так рад всем нам, подумал кардинал, и действительно ведь рад — не ломается. Устал, бедолага, и от фюрера, и от войны?
Синие глазищи нового гауляйтера были странно-живыми и доброжелательными для нациста, да еще такого нациста (в НСДАП с 1924!), и глазами этими были побиты все прочие карты — и легкая высокомерная натянутость аристократа, и военная выправка офицера «Великой Германии», и привычная еще югендфюреру властность в голосе и манерах.
Наблюдая за ним, Инницер испытывал растущее желание взять этого потерявшегося в аду Орфея за руку и увести в более подобающее для него место. Впрочем, для Шираха таким местом теперь и была Вена…
Инницер пригласил его к себе на ужин — и нисколько потом не пожалел об этом. Может, потому, что о национал-социализме кардинал хотел поговорить с гауляйтером в последнюю очередь.
Когда разговор зашел о живописи, Инницер, увидев, как при мимолетно упомянутом им имени Ренуара лицо Шираха засияло, подошел к своим книжным полкам и осторожно вытянул толстую книгу. О Ренуаре, с отличными репродукциями, скорее альбом, чем книгу — текст там был неплох, но его было мало. Ну зачем много болтать о художнике, когда можно взглянуть на работы.
— Пожалуйста, не откажитесь принять от меня этот подарок, герр гауляйтер.
— Боже… благодарю.
Инницер увидел, как Ширах, по привычке всех тех, кому нравится читать книги, раскрыл ее, чтоб взглянуть на титульный лист — и не понял, почему гауляйтер вдруг заулыбался, неудержимо-счастливо, словно ребенок, потерявшийся на ярмарке и услышавший наконец, сквозь страх и усталость, оклик матери…
