распущенности.
— Как это связано с языком?
Измаил скривился, словно вынужден был разговаривать с туповатым наглым ребенком.
— Это мой отец отправил меня учиться в русскую школу. Там, в Америке. Он человек бизнеса, понимаешь? Он смотрит вперед на десять шагов. На десять… Нет — на двадцать лет вперед. Он вкладывал в меня деньги, чтобы я сейчас помогал их ему зарабатывать.
— Торгуя кокаином? — не выдержала Настя.
Мужчина снисходительно засмеялся.
— Это не торговля на рыночной площади. Это крупные поставщики, оптовые закупки, трансконтинентальные схемы реализации, логистика, оптимизация затрат, легализация доходов. Инвестиции. Это благотворительные фонды, в конце концов.
— Наркотики? — переспросила Настя.
Измаил ответил не задумываясь.
— Нет. Просто товар. — Он махнул рукой. — Но мы сейчас не об этом.
— Я помню, мы о том, зачем вам я и моя дочь.
Мужчина хмыкнул.
— Наверное, да. Так правильно. Так вот, — продолжал он, — мой отец вложился в твоего мужа, когда доставал из штатовской тюрьмы. Мой отец финансировал его побег из Панамы. Неужели ты думаешь, что без денег моего отца ты, девица слегка под тридцать, и этот почти пятидесятилетний мужик смогли бы так запросто сесть в самолет и так легко из него выйти по прилете в Израиль? Нет, дорогуша, все решают деньги, счета в банках, наличка в чемоданах, надежно покупаемые люди в странах по всему миру. Времена Эскобара, золотых дворцов и кучки военизированного сброда со старыми китайскими автоматами Калашникова давно прошли. Кокаин сейчас — это крупнейший бизнес. Арабские шейхи с их черным золотом — это кучка верблюжьих пастухов по сравнению с нами, теми, кто управляет потоками белого золота.
Настя, опустив глаза, сидела на кровати напротив мужчины. Закусив губу, не мигая, глядела в пол. Едва заметно и ритмично кивала, будто в такт бешено стучащему сердцу. В ушах гудело, к лицу прилила кровь.
— Значит, вы убили Самсона за то, что он не дал вам превратить свою сеть последователей в кокаиновый «Орифлэйм»?
Измаил потер ладони.
— Да нет, это был бы кокаиновый «Амвэй», не меньше. У тебя старые данные. Сейчас «Амвэй» на первом месте по оборотам и прибылям в сетевом маркетинге.
— Да, я, видимо, очень необразованная, раз не понимаю таких вещей, — процедила она сквозь зубы. — И все-таки, за что вы убили Самсона?
Измаил кивнул, словно был на деловых переговорах.
— Он, конечно, повел себя плохо. Когда отец через наших людей вышел к нему с предложением, он действительно отказал. С моей точки зрения, он заслуживал бы наказания только за это. Но у меня мудрый отец, я не зря учил русский, экономику и столько лет являюсь его правой рукой в бизнесе. Отец отправил меня в Россию. Я взял имя Измаил, чтобы не было вопросов по поводу моей внешности. Моя мать, кстати, тоже была итальянкой, — добавил он зачем-то, потом быстро перекрестился слева направо и поцеловал щепоть пальцев. — Мне хватило пары лет, чтобы войти в доверие к твоему мужу. — Он закатил глаза. — Конечно, мне это стоило седых волос — слушать весь этот бред, радоваться вместе с остальными просветлению в сознании и процветанию в местечковых бизнесах, веселиться на оргиях по раскрытию духа и тела и медитировать в залах вселенской тишины. Но я обладал хваткой. Самсон ведь тоже занимался в какой-то степени бизнесом, — хихикнул Измаил. — Меня назначили управляющим по Западно-Уральскому региону. Но ведь у меня была другая задача?
Он наклонился к женщине и попытался заглянуть ей в глаза. Ответа не услышал.
— Я поставил своих людей в центрах Сибири и Дальнего Востока. Сам стал работать с крупными и мелкими представителями элиты в регионах. И знаешь? Многие пошли мне навстречу. Неудивительно, правда? — спросил он самодовольно. — Ведь я предлагал им не бредовые идеи и личностный рост во вселенских масштабах. Я предлагал им живые деньги в их маленьком, но собственном, осязаемом мире. В смысле старую схему: деньги — товар, деньги — штрих. Карл Маркс, кажется?
— И снова предложил Самсону? — спросила Настя.
Измаил поморщился.
— Да нет, конечно. Самсон перестал быть тем человеком, на которого мой отец возлагал надежды.
При этих словах Настя почувствовала что-то сродни облегчению. Значит, Самсон не врал ей. Значит, он на самом деле не причастен к торговле кокаином.
— Проблема в том, что не все были настроены позитивно к нашему бизнесу. Внутри общества появились слухи, а снаружи — подозрения со стороны силовых структур. «Добро и Свет» стало негласно разделяться. Те, кто был связан со мной, почувствовали неладное, стали торговаться, сбивать закупочную цену, ссылаться на риски. Некоторые вообще захотели брать товар под реализацию. В общем, бизнес на глазах трещал по швам. Что нам было делать?
Измаил снова ждал ответа, как будто и правда думал, что найдет сочувствие и понимание в его трудной ситуации.
— А главное, все происходящее дошло каким-то образом до Самсона. Конечно, твой муж понял, откуда руки растут. Наверняка испугался. Но кто будет напрямую входить в конфликт с таким крупным игроком, как мы. Да еще на таком нишевом рынке услуг, не рискуя поймать пулю в грудь или удар битой по голове? Поэтому твой муж решил себя обезопасить.
Измаил встал с кресла, размял ноги. Несколько раз поднялся на цыпочки и опустился на пятки.
— Нельзя долго сидеть, вредно для кровеносного русла, — сказал он, словно мимоходом. — Так вот, твой муж сам виноват.
При этих словах Измаил скривился, стиснул зубы и неожиданно ударил кулаком в ладонь, словно хотел напугать. Но Настя даже не вздрогнула.
— Он стал собирать материалы для разоблачения и записывать. Мне доложили, так что это проверенная информация. Написал там о моем отце. Обо мне лишь догадки. Он не знал, чей я сын, но там были другие имена и фамилии очень влиятельных людей. От мэров городов до лиц из высоких силовых структур. Ведь у нас с отцом тоже были связи, о которых отец рассказал Самсону, когда хотел возобновить с ним сотрудничество, — досадуя, сказал Измаил. — Сидел бы твой муж себе тихо, не возникло бы никаких проблем. Отец, кстати, был против того чтобы Самсона убрать таким вот способом, но я уговорил. Я вообще продумал все до мелочей.
При последних словах перед глазами Насти вдруг встал образ ее маленькой Нежи. Она понимала, что должна сейчас биться в истерике, умолять о пощаде, но оставалась спокойной. «Что это? Обреченность?» — задавалась она вопросом.
— Что будет с моей дочерью? — спросила она.
Измаил снова уселся в кресло, широко расставил ноги, руки сложил за головой и прикрыл глаза с видом человека, который владеет если не всем миром,
