– Уволен? – Мимолетное удивление скользнуло по его лицу. – В моей профессии всегда есть шанс быть уволенным. Если ты достаточно хорошо сделал свою работу, ты больше не нужен.
«Но ты нужен мне!»
Невысказанные слова повисли в воздухе.
Словно избегая ее вопрошающего взгляда, Морис подошел к гардеробу, извлек из него свою одежду и стал так же небрежно заталкивать в чемодан, как это делала Люси, пытаясь навести порядок в своем комоде.
Опустив ноги с кровати, Люси встала.
– Пожалуйста, возьми меня с собой.
Руки Мориса дрогнули, скомкав рубашку. Люси готова была пожертвовать ради него своей репутацией, богатством, даже пусть маловероятной, но дорогой ей надеждой, что когда-нибудь отец полюбит ее. Острая горечь сжала его сердце, придав ему силы сделать необходимое.
– Вам лучше уйти, мисс Сноу, – сказал он, не оборачиваясь, слишком хорошо понимая, что каждое его холодное слово уязвляло ее гордость. – Мне не хотелось бы, чтобы ваш приход лишил меня возможности быть вашим телохранителем.
* * *
Морис замер, вслушиваясь в ее легкие шаги, затем ощутил дуновение холодного ветра на спине. Он не выдержал и бросился к распахнутой ею двери. Увидев бегущую фигурку, через секунду растворившуюся, как призрак, в снежной круговерти, он яростно ударил кулаком по притолоке.
Люси была права. Утром его здесь уже не будет. Он уйдет через час. Независимо от того, к чему приведет его поспешный уход, он больше не мог оставаться в Ионии. Если он сейчас же не исчезнет, то вскоре окажется против воли в спальне Люси, чтобы поцелуями осушить ее слезы и успокоить ее оскорбленную гордость необузданным натиском своего изголодавшегося тела.
Он закрыл лицо руками, благоговейно вдыхая тонкий аромат, оставленный ее нежным телом. Прелестная дочь адмирала никогда не узнает, с каким трудом она избежала опасности и как велика цена его милосердия. Он пришел в Ионию, считая себя человеком, которому нечего терять, но потерял здесь то, о чем думал как о навсегда утраченном.
Свое сердце.
17
Понурив голову, спотыкаясь, Люси брела, не зная куда, по запорошенной снегом лужайке. Колючие снежинки больно ударяли по лицу и тут же таяли, смешиваясь со слезами.
Она остановилась, только когда наткнулась на могучий дуб, словно поседевший за одну ночь. Вся дрожа от холода, крепко обхватив себя руками, Люси прижалась к его широкому стволу.
Сухие ветви над ее головой печально поскрипывали, как будто на что-то жаловались друг другу. Девушка перевела тоскливый взгляд в глубину заснеженных аллей, на холмы, едва видные за пеленой кружащихся в воздухе снежных хлопьев, чьи склоны полого спускались к реке. Она думала, что увидит вокруг то же страдание, что разрывало ей сердце. Но в тишине этой волшебной ночи, в молчаливом и торжественном танце мириадов легких снежинок она почувствовала такую неземную красоту, такое величественное бесстрастие, что только еще острее ощутила свое одиночество.
В отчаянии Люси закрыла лицо руками. Она не нужна Морису, как не нужна своему отцу. Возможно, она пробуждала в нем страстное желание, но не больше. Он не любил ее.
Тело девушки, хранящее свежую память о его горячих ласках, дрогнуло, как бы робко возражая.
Что же есть в ней такое, что мешает другим любить ее?! Она не знала ответа.
Знала только, что теперь некому будет заботиться о ней. Некому будет поддерживать огонек, горящий в окне сторожки далеко за полночь. Некому будет пускать колечки табачного дыма перед самым ее носом, поддразнивая ее, пока она не вспыхнет от негодования. После этой ночи звучный искренний смех Мориса станет только воспоминанием о коротком, полном радостного волнения периоде в ее бесцветной жизни.
Люси сгорбилась, содрогаясь от нового приступа рыданий. Но слезы не могли облегчить ее невыносимых страданий. Когда она наконец подняла лицо к темному небу, оно было сухим и замкнутым.
Ее внимание привлекла вспышка света в темном окне библиотеки. Горькая обида обожгла ее сердце. Отец не счел возможным на минуту зайти к ней, чтобы пожелать своей единственной дочери спокойной ночи. Хотя для своей любимой работы он не жалеет времени. Наверное, в который раз просматривает свои мемуары, записанные ее аккуратным почерком, восхищаясь описанием своих подвигов.
Люси гордо выпрямила спину. Резкие порывы ветра швыряли ей в лицо полные пригоршни снега. Мокрое платье облепило тело. Это напомнило ей ночь, когда, стоя на палубе «Тибериуса», она увидела выплывающую из тумана призрачную шхуну. Пожалуй, Морис дал ей неплохой совет. Лучше мечтать о таинственном и отважном пирате, чем рисковать своим сердцем ради переменчивой показной любви реального мужчины.
Она решительно направилась к дому. Если Морис так хочет, пусть уходит утром, но она не позволит выгнать его по капризу отца или из-за своей глупой влюбленности. Люси не имела представления, как начнет этот разговор, когда нарушит священное уединение отца, но чувствовала, что никогда больше не смирится с его отношением к себе.
Проскользнув в боковую дверь, она оказалась в просторном холле. Там было темно, лишь заглядывающая в окна бледная луна бросала на пол неясные тени. Люси бесшумно ступала, приближаясь к библиотеке, чувствуя, как ее решимость убывает с каждым шагом. Сколько раз эта массивная резная дверь становилась на ее пути, отгораживая от отца! Господи, так мало было нужно, чтобы сделать одинокого ребенка счастливым, – поправить ленточку в волосах, приветливо улыбнуться, даже добродушно упрекнуть за шалости, вместо того чтобы выказывать полное равнодушие.
Люси вспомнила, как в детстве с боязливым трепетом вставала на цыпочки, чтобы дотянуться до этой медной ручки. И сейчас ее рука предательски дрогнула, когда она приоткрыла дверь.
В кромешной темноте где-то у секретера быстро вспыхнула и погасла спичка, на мгновение осветив чей-то смутный силуэт, послышалось чье-то тяжелое дыхание.
Она неуверенно шагнула вперед.
– Отец? – тихо спросила она. Затем более робко: – Смит?
Наверное, это кто-нибудь из слуг забрался сюда, чтобы стянуть бутылку шерри, мелькнуло у нее в голове. И все же у Люси дрожали ноги.
Вдруг от стены отделилась темная фигура и метнулась к ней. Дрожь ужаса пробежала у нее по позвоночнику. Господи, лучше бы ее встретила яростная брань отца!
«Отец не даст за тебя и фартинга, глупышка. Он не придет».
В полном отчаянии Люси выкрикнула имя единственного человека, который недавно поклялся беречь ее жизнь, как свою:
– Морис!
Чья-то рука заглушила ее крик, зажав рот. Потом ее оттащили от дверей. Невыразимый ужас овладел ею, лишая воли к сопротивлению. Он накатывал на нее холодными волнами, обостряя чувство одиночества и беззащитности, от чего она так мучилась с самого раннего детства.
