Годы спустя Дженис вернула ему родителей. Он стал проще, не таким ершистым. Мама – тогда это им казалось совершенно непостижимым – вдруг передала молодоженам фамильное серебро и посуду, до последнего цента оплатила все расходы по свадьбе. Он оценил щедрость и доброту матери и полюбил ее вновь за то, что она приняла Дженис. Несколько лет понадобилось ему на то, чтобы наладить отношения с родителями, как бы вернуться домой. Теперь они часто беседовали вчетвером, и он чувствовал, что родители его понимают, по крайней мере отчасти, насколько им это было доступно. А еще он видел, что их любовь к Дженис помогала той залечить раны, оставленные в ней ее сиротским детством, и таким образом понял и оценил, еще когда ему не исполнилось и тридцати, целительную силу семьи. Начало смеркаться. Он тихо прикрыл дверь кабинета и позвонил Дженис. Отец был прав, Питер должен вновь поставить ее перед необходимостью решать, должен сказать ей, как сильно он ее любит, как хочет быть с ней, но он ошибается, советуя выждать. Тут уж, решил Питер, самому ему лучше знать. Гудок, она сняла трубку, и он подумал, уж не с Джоном ли Эпплом она там сейчас.
– Дженис, прежде всего прости меня за то, что я заявился тогда к тебе в твой новый дом. Это было глупо и больше не повторится.
– Я знала, что ты меня разыщешь.
Она произнесла это мягко, и это было хорошим предзнаменованием. Это означало, что насчет дневника она не догадалась. Догадайся она, что он прочитал о Джоне Эппле, и для Питера все было бы кончено.
– Это непростительно, Дженис. Но я просто…
– Я рада, что ты позвонил, Питер.
– Я скучаю по тебе. Некстати говорить это сейчас, но не могу не сказать. Я скучаю по нам. – Признается ли она о Джоне Эппле? – Иногда я так хочу все вернуть, исправить.
– Иногда, – отозвалась она негромко, и голос ее дрогнул в доверительности, большей, чем та, на которую он мог даже рассчитывать, – я мечтаю о том, чтобы мы опять были вместе. Не просто вместе, а вместе навечно. Чтобы ты опять был совсем близко, рядом.
– Я очень хочу быть с тобой рядом, Дженис… Ведь ты единственная, которую я…
– Послушай, – радостно встрепенулась она, – давай поужинаем сегодня вместе!
– Где?
Там, где они всегда праздновали годовщины. В тихом сумраке безупречно элегантного и умопомрачительно дорогого ресторана. Там, где официанты-французы, выстроившись по стенам, не сводят с посетителя глаз, заставляя его чувствовать себя ужасно неуклюжим и ужасно невоспитанным. Но Питеру нравилась праздничная символика этого места, и, как всякий поднаторевший в судебных процессах юрист, он знал, в какой момент выгодно уступить. Он ответил согласием и вызвался заказать столик.
Позже, уже перед тем, как уезжать, он спросил мать, не даст ли она ему одну-две лампочки.
– Конечно, – ответила мать.
– Вообще-то мне надо даже больше, чем одну-две, мама.
– Бери, сколько надо. – Она улыбнулась.
Он поцеловал ее, ухватив обеими руками за плечи, так, чтобы глядеть ей прямо в глаза.
– В понедельник утром увидимся, мама. Когда пройдет эта гадость, которую все наотрез отказываются обсуждать из одного только страха, в чем боятся признаться кому бы то ни было, даже самому себе.
Мать ласково глядела на него увлажнившимися глазами.
– Это несправедливо. – Она улыбнулась сквозь слезы. – И ты это знаешь.
Шагая от метро к Деланси-стрит с карманами пальто, набитыми электрическими лампочками, он верил, что благие надежды его оправданны. Он убрал в гостиной и на кухне, сменил на новые перегоревшие лампочки на обоих этажах, испытывая искреннее удовольствие оттого, что возвращает жизнь в обычную колею. Если Дженис вернется, ей будет приятно, что в доме порядок; она поймет тогда, что он желал ее возвращения не в качестве прихода уборщицы, что было абсолютной правдой. Опять накопилась почта, так что пришлось заняться и этим – он положил на письменный стол счета, выбросил бумажный мусор. Пришло письмо от Фила Маструда, в котором он вкратце описывал предпринимаемые им шаги; к письму был приложен ксерокопированный листок:
«Дорогой Клиент!
Вы переживаете нелегкий период. Но все образуется. За годы практики я скопил ряд афоризмов, которые, несмотря на то, что могут показаться вам пошлыми или плоскими, на самом деле несут в себе немалую долю истины. Я рассылаю их клиентам в надежде, что они им могут пригодиться. Если вы найдете их полезными – хорошо, если же нет – выбросьте их в мусорную корзину!
С почтением,
Ваги Фил Маструд, консультант по вопросам права
Вечные истины
1. Здрасьте пожалуйста!
2. Все ясно как апельсин.
3. Никуда не денешься, да и деваться некуда.
4. Все мы смертны, а смерть – штука долгая.
5. Все проходит.
6. Всего не ухватишь.
7. Приобретая, приходится чем-то жертвовать.
8. Лишь то, что отдал, – твое.
9. Зачем упускать то, что само плывет в руки?
10. Жизнь не всегда справедлива. Добродетель часто не вознаграждается, а за несчастьем необязательно следует счастье.
11. Но тем не менее обязанность твоя – стараться делать как лучше.
12. Вселенная – это хаос, любой порядок в ней – от нас.
13. В этом мире нам мало что подвластно.
14. На всех не угодишь.
15. Силы или слабости у нас всех примерно поровну.
16. Нет людей без изъяна. А встретишь героя – протри глаза: может быть, ты просто умаляешь себя.
17. Все – лгуны, обманщики и притворщики (да и ты в том числе, и уж конечно я).
18. Прогресс – это иллюзия.
19. Зло можно оттеснить, но не искоренить, а любые притязания на последнее лишь осложняют ситуацию.
20. И все же надо биться, притязая на это вновь и вновь.
21. В конечном счете человек одинок.
22. Мы обречены жить в двусмысленном мире неполной свободы, неполной власти, неполного знания; в основе всех важнейших решений – неполная информация.
23. Но мы в ответе за все, что делаем. Любые извинения не пройдут, бежать можно, спрятаться – никогда.
24. Важнейшие битвы те, что внутри.
25. Поступай как знаешь и не бойся последствий».
Недрогнувшей рукой Питер выбросил в корзину Вечные истины, оставив прочую почту на столе в холле. Потом, как спортсмен перед важным матчем, он заставил себя лечь и полтора часика подремать. Проснувшись, он побрился и осмотрел свое лицо в зеркале: не обрюзг ли, не выглядит ли утомленным? Он принял душ, прикончив шампунь Дженис, и вышел из ванной разгоряченным и расслабленным. В спальне он впервые за этот день прослушал сообщения на автоответчике:
– Питер? Это Кассандра. Сейчас пятница, и я считаю, что самое время немного развлечься. А ты как считаешь? – Голос Кассандры казался более кокетливым, чем следовало. Она что, видит в сексе средство вроде наркотика, прибегая к нему, как другие к пилюлям? Была в этом какая-то неумеренность, оголтелость; голодная она, что ли? Чего-то ей явно не хватает. Когда она шептала той ночью ему на ухо непристойности, он прикидывал, помнит ли она на самом деле, кто именно оседлал ее сейчас в постели. Она была из тех редких баб, которые начинают постанывать, когда партнер еще только входит в комнату.
– К тебе трудно дозвониться, – продолжал голос Кассандры, – а мне пора на совещание, которое продлится до конца дня, так что я решила оставить сообщение. Тут у нас в воскресенье намечается вечеринка, я тоже приглашена, и мне сказали, что я могу привести… – Ну, смелее! Неймется, а духу не хватает? – подумал он. – Привести тебя. Ладно, еще поговорим сегодня.
Нет, не поговорим, подумал он. Сегодня я приеду домой с женой! Он стер сообщения. Уничтожил все следы Кассандры, все до одного окурки. Пропылесосил ковер на случай, если на нем ненароком отпечатался след дамского каблука; ему было известно, что женщины замечают вещи, на которые мужчины обратить внимание не способны, и, подумав про это, он вспомнил о колпачке, который Кассандра оставила в пакетике наверху. Пакетик ссохся и затвердел. Он вымыл колпачок и вернул его на прежнее место. Постелил свежее постельное белье и выстирал старое – вдруг Дженис унюхает что-нибудь. Он распахнул окна и проветрил помещение, впустив туда морозный воздух. Заглянул под кровать – не завалились ли туда какие-нибудь трусики или чулки. Проверил, вымыла ли Кассандра посуду. Вымыла. Столовые приборы были аккуратно разложены по отделениям: ножи к ножам, вилки к вилкам, ложки отдельно. Он перемешал приборы: Дженис известно, что он сует их как попало. Делая в прошлый раз тосты, Кассандра потом завернула хлеб в целлофан, Долой. Он вторично пропылесосил спальню, облазил ее всю на четвереньках в поисках – чего? – зубной пасты марки, которой они никогда не пользовались, какого-нибудь чужого волоска, чужой заколки. Женщины такие приметливые. Он стер отпечатки пальцев со всех гладких поверхностей, хотя, конечно, никаких отпечатков там не было и быть не могло. Какая-нибудь сережка, какой-нибудь карандаш для бровей – и вся игра насмарку. Нет, тут нужна хорошая команда детективов, как та, которой требуется сейчас обнаружить лишь пятнышко крови Джонетты Генри на пальто Вэймана Каротерса. Только и всего.
