Во Франции принцу приходилось доказывать, что он добрый католик, во Фландрии и Англии — что католическую веру он не ставит ни во что и ради пользы дела готов поступиться ею. В результате ему не доверяли ни католики, ни протестанты. И, пожалуй, не без оснований. В глубине души принц не имел никаких убеждений. Вообще‑то это очень удобно. Но иногда утомительно. Ибо во время церковных служб, будучи не в состоянии предаться молитвенному экстазу, как его старший брат, Франсуа скучал. И когда неизвестная красавица, явившаяся на вечернюю мессу, выразила восхищение красотами собора, он был рад отвлечься.
— О да, в моем городе Анжере есть на что посмотреть. Хоть этот собор весьма стар и выстроен во времена, что получили имя от варваров‑готов, витражи в нем очень красивы. Им пятьсот лет, представьте себе. Теперь уж не делают таких.
— Они прекрасны, — отвечала зеленоглазая красавица. — Хотя, может быть, это игра света, мне кажется, вот то окно, слева, как будто отличается от других.
— Вы заметили? С этим окном связана прелюбопытнейшая сказка… Если вас развлечет это дурачество…
— Рада буду услышать от вас любую историю.
— Это было во времена Крестовых походов. Тогда один из графов, владевших этой долиной…
— Из первого Анжуйского дома?
— Верно. Имя его было Фульк, а который — не помню. Они чуть не все тогда брали это имя — Сокол.
Фульк Черный, Фульк Рыжий, Фульк Серый Плащ… Вечно я в этих Анжуйских Соколах путаюсь. И этот Фульк привез себе из Святой земли жену. Имя ее было Мелисанда, она была дочерью короля Иерусалимского. Говорят, по красоте не было ей равных в мире. И вообще не было у нее недостатков, кроме одного: она никогда не ходила к мессе. Когда после рождения третьего ребенка люди стали об этом судачить, муж все‑таки принудил ее появиться в соборе. И когда священник призвал паству отречься от нечистого, графиня обратилась в крылатое чудовище и с ужасающим криком вылетела в окно, выбив стекло… Потому что Мелисанда была на самом деле дочерью Сатаны, а каким образом она сумела подменить подлинную принцессу или принять ее облик — никто не знает. А витраж пришлось, разумеется, заменить. Но вот что, сударыня, мне только что пришло в голову. Ведь потомки Плантагенетов от этого брака стали королями Англии. Неужели мне предстоит вступить в столь нечестивый союз?
— Храни вас от этого Господь, милый принц. К тому же Тюдоры не в родстве с Плантагенетами. Я это знаю точно.
— Вы слишком серьезно отнеслись к услышанному, дорогая. Это всего лишь глупая сказка темных времен. Правда, в Анжере почему‑то все в нее верят. А, вот и месса окончилась. Надеюсь, сегодня вы не лишите меня своего общества столь внезапно?
— Что вы, милый принц. Если вы не против, сегодня я вновь буду вашей гостьей.
— Как я могу быть против? И вы откроете мне свое имя? Обещаю сохранить его в тайне.
— Да будет так, мой принц. Нынче ночью все откроется.
Она была исключительно хороша собой — и платье карминного цвета, присвоенного особам самого высокого ранга, красило ее еще больше. Рыжая Бесс тоже любила носить красное, и оно, надобно признаться, весьма ей к лицу, несмотря на возраст… Но сегодня принцу не хотелось думать о своей венценосной невесте. К тому же формальной помолвки ведь не было, да и будет ли? А зеленоглазая красавица… Если выяснится, что она и в самом деле представляет один из княжеских домов Германии — почему бы и нет? У императора Рудольфа нет детей, законных по крайней мере, здоровьем он не крепок, стало быть, через несколько лет германским князьям вновь придется избирать императора. Франсуа входит в число этих князей, пока чисто формально, но, если закрепиться в Германии как следует, можно вытянуть из политической колоды карту посильнее, чем Англия и, уж конечно, раздираемая войной Фландрия. Не исключено, что электоры сами приглашают его вступить в игру. И приглашение это приятно во всех отношениях.
* * *
Теперь Одиль надеялась, что она уже освоилась во дворце. Ни скопление людей, взиравших на нее восхищенно или враждебно, ни пронзительная музыка, ни блеск свечей и факелов — ничто уже не смущало ее. Но она понимала, что испытания не закончены. Необходимо окончательно подчинить принца своей воле. А это возможно только с помощью крестной.
Она будет сегодня здесь. Но когда она появится? И как Одиль ее узнает?
Когда секретарь сообщил принцу, что некий мэтр Ланже сегодня же отбывает, Франсуа оставил спутницу, клятвенно заверив ее, что скоро вернется. (Он практически не лукавил. Ибо почти принял решение. Пусть провалятся к дьяволу Вильгельм Оранский и его порученец заодно.)
Одиль отошла к окну. Она была даже рада передышке и хотела обдумать дальнейшие действия. Но не успела. Кто‑то тронул ее за руку. Одиль резко обернулась, и ей показалось, что она видит собственное отражение — черноволосую даму в багряном платье. Та протягивала Одиль хрустальный бокал.
— Крестная?
— Да, дитя. Ступай. Никто не заметит твоего отсутствия, я подменю тебя. Мой слуга проводит тебя до покоев принца. Вот вода из источника Люсен, выльешь ее в кубок, стоящий на столе. Когда придет принц, делай все, что он от тебя потребует. Не бойся утраты девства, это необходимо для достижения нашей цели. Когда это произойдет, обновление крови завершится. Я стану тобой, а ты мной.
— Вы… употребите какие‑то чары, крестная?
— Да. Чары уже действуют. Ступай же, время не терпит.
И Одиль, взяв бокал, поспешила за провожатым — маленьким усатым человечком в ливрее цвета Анжуйского дома.
— Пусть уходит, — услышала госпожа Сен‑Этьен незнакомый голос. — Несчастная идиотка, она думала, что я ни о чем не догадаюсь!
Перед крестной стояла статная белокурая женщина в траурном лиловом платье. Она сняла маску, открыв лицо, бледное, с необычайно тонкой кожей — казалось, можно было видеть, как под ней переливается кровь. Глаза ее сверкали, словно черная яшма.
— Да, — после краткого молчания произнесла крестная. — Ты можешь видеть. На тебе печать.
— Я была избрана главой ковена долины Луары. И узнаю суккуба и вампира там, где их встречу.
Огни и музыка бала как бы отдалились на недосягаемое расстояние. Тьма сгустилась вокруг двух женщин. Только диск луны сиял в черном окне.
— Ты приносила жертвы на перекрестках и потому получила прозвище Ди‑Ана, в честь Трехликой.
— Это так. И я узнала тебя, Мелисанда.
— Среди множества имен, что я носила, есть и это. Но те, кто учил тебя, — лишь ученицы моих учениц. Я уходила надолго, но я вернулась. И обычная ведьма не может бороться с Мер‑Люс, дочерью Гилли Сидхеона и Пресайн из Туата Де Даннан. Мои звери и птицы сметут тебя в мгновение ока.
— Ведьма не может, — согласилась графиня. — Я сказала тебе, что была избрана главой ковена, но разве я утверждала, что ею осталась? В Святой католической Лиге мне разъяснили всю греховность моей прежней жизни и дали возможность ее искупить. Не только постом и ношением власяницы. — Она резко выбросила руку вперед, приложив ко лбу противницы то, что сжимала ранее в ладони. Крест, освященный самим папой, с сильнейшими реликвиями из хранилищ Ватикана, вправленными в его концы. — Изыди, Мелисанда, от лица Франсуазы де Монсоро, тайной сестры ордена госпитальерок!
И тьма пала на них обеих, тьма, в которой раздался звон разбиваемого стекла, а затем пронзительный вопль. Те, кто смотрел на луну в полночный час, могли бы разглядеть силуэт на ее диске, но вряд ли сумели бы определить, чей это силуэт — черного лебедя или крылатой змеи.
А когда тьма рассеялась, гости принца сбежались полюбопытствовать, что произошло, и сам принц, расставшись с докучливым посетителем, также подошел к разбитому окну.
— Что случилось?
— Не стоит беспокоиться, — сказала графиня. — Сильный порыв ветра разбил стекло. Должно быть, близится гроза.
— Да, гроза… — Принц приложил руку к виску. Он помнил, что собирался с кем‑то встретиться… с женщиной… может быть, с этой блондинкой?
— Сударыня, — сказал он, — я поражен в самое сердце. Но сдается мне, я вас уже видел.
— Возможно, — улыбаясь, сказала она.
— При дворе?
— Поищите хорошенько в своих воспоминаниях.
— Во Франции, в Наварре, во Фландрии?
— Может быть, вы видели меня во сне?
— Да, сударыня, такие ангельские лица, как ваше, встречаются только в сновидениях.
— А теперь дайте мне руку, и продолжим нашу беседу за танцем… А потом, может быть, где‑нибудь еще.
И бал продолжался, и одни слуги спешили смести с паркета осколки стекла, а другие выгоняли из спальни принца невесть как затесавшуюся туда оборванку со всклоченными патлами. Она рыдала, прижимая к груди грубую глиняную плошку, и лепетала что‑то насчет своего высокого происхождения. Но ей, разумеется, не поверили и спустили с лестницы, да так резво, что она оставила на ступеньке стоптанную меховую туфлю.
