Однажды этот Федя наделал целый лоток своего цветного монпасье и накрыл его брезентом, чтобы потом обернуть в обертки. Но в тот день то ли именины какие были, то ли еще что - одним словом, он загулял и забыл про конфеты.
Утром вскакивает с похмелья, видит - лоток накрытый, завязанный, подхватил его и побежал, чтобы не опоздать. Елисеев развязал лоток и закричал на Федю:
- Что ты принес мне?!
Взглянул Федя на товар и вспомнил, что забыл обвернуть конфеты. Взял он лоток и понес домой, раздосадованный.
Лоток тяжелый, присел Федя отдохнуть на тумбу возле женской гимназии. Бегут мимо гимназистки, заглянули в лоток.
- Почем конфеты?
Федя сразу и не понял, занятый своими мыслями, что его спрашивают, а гимназистки торопятся:
- Давай по две копейки.
Гимназисток много, быстро раскупили весь лоток.
- Ты завтра приходи во двор к двенадцати часам, к перемене, - говорят, а одна спрашивает:
- Как тебя зовут?
- Федор, по фамилии Ландрин...
Подсчитал Федя барыши, оказалось - выгоднее, чем отдавать Елисееву. На следующий день принес он свои конфеты в гимназию, а там его уже ждали. "Ландрин пришел!" - кричат. И опять он в два счета расторговался.
- Начал торговать сперва вразнос, потом по местам, а там и фабрику открыл, - закончил свой рассказ Филиппов. - Стали эти конфеты называть "ландрин". Слово показалось заграничное, что и надо для торговли - ландрин да ландрин! А сам-то он - новгородский мужик и фамилию свою получил от речки Ландры, на которой его деревня стоит. К своей "заграничной" фамилии Федор с рекламными целями присоединил и "заграничное" имя - Георг.
А конфеты под народным названием "ландрин" получили огромную популярность из-за дешевизны и потому, что в общем-то были вкусными.
Производство разноцветных леденцов без обертки продолжалось и после революции, причем в гораздо более значительных количествах. В послевоенные годы их выпускали и развесными, и в круглых жестяных коробочках, такая расфасовки была особенно удобна для желающих бросить курить. На коробочках имелась этикетка с торговым названием продукта: "Монпасье леденцовое", но продавцы на витринных этикетках обычно писали более известное и привычное: "ландрин".
Магазины в бывшем голицынском доме существовали до 1920-х годов, а сам дом простоял до 1970-х, поэтому его можно увидеть на фотографиях, да и в памяти многих москвичей сохранился его облик.
Во втором и третьем этажах голицынского дома - над лавками помещались недорогие гостиницы, меблированные комнаты, жилые квартиры, двор был застроен складскими помещениями.
В 1830-е годах в этом доме, в крыле, обращенном на Кузнецкий мост, находилась квартира и мастерская скульптора Ивана Петровича Витали, работа которого "Четыре реки" украшала водоразборный бассейн на Лубянской площади. К тому времени Витали был уже хорошо известен в художественных кругах, он участвовал в создании Триумфальных ворот у Тверской заставы, его скульптуры стояли на парадных воротах Воспитательного дома на Солянке, он имел много заказов на статуи и бюсты от государственных учреждений и частных лиц.
В первой половине 1836 года у Витали, возвращаясь из Италии в Петербург через Москву, несколько месяцев прожил Карл Павлович Брюллов, и здесь в мае 1836 года произошла первая личная встреча Брюллова и Пушкина.
Пушкин был хорошо знаком с его старшим братом Александром, архитектором и талантливым художником-портретистом. Александр Брюллов в 1832-1833 годах сделал рисунок с натуры "Пушкин на обеде, устроенном известным петербургским издателем и книготорговцем А.Ф.Смирдиным", гравюра с которого была помещена на титуле изданного Смирдиным альманаха "Новоселье", в 1832 году сделал акварельный портрет Н.Н.Пушкиной и несколько рисунков к "Домику в Коломне". Но еще прежде знакомства с А.Брюлловым Пушкин увидел работы его брата Карла. Известно, что в 1827 году поэт посетил выставку в Академии художеств, на которой демонстрировалась картина Карла Брюллова "Итальянское утро". Знаменитая картина художника "Последний день Помпеи" вызвала у Пушкина желание этот сюжет выразить средствами поэзии. В его бумагах сохранилась рукопись, которую пушкинисты считают незаконченным наброском, но думается, что это завершенное и отделанное произведение описательного жанра:
Везувий зев открыл - дым хлынул клубом
пламя
Широко развилось, как боевое знамя.
Земля волнуется - с шатнувшихся колонн
Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,
Толпами, стар и млад, под воспаленным прахом,
Под каменным дождем бежит из града вон.
После "Последнего дня Помпеи" за художником в России утвердилось, как титул, прозвище "Карл Великий".
"Москва поняла, - рассказывая о пребывании Брюллова в Москве, пишет современник, - что с именем Брюллова соединена первая слава нашего отечества в Европе на поприще искусства, и гостя [...] она приняла со всем радушием своего древнего гостеприимства".
В Москве художник встретил старых друзей и знакомых - соучеников по Академии художеств - И.Т.Дурнова и К.И.Рабуса, писателя М.Н.Загоскина, служившего на должности директора московских театров, А.А.Перовского писателя-романтика, выступавшего в литературе под псевдонимом Антоний Погорельский, и других. Брюллов быстро и легко вошел в круг московской художественной интеллигенции, близко сошелся с самым известным московским художником-портретистом В.А.Тропининым, скульптором И.П.Витали, другими художниками, со знаменитым актером М.С.Щепкиным. Его постоянно окружали люди - поклонники его таланта, в честь его давали обеды, устраивали приемы и вечера - одним словом, общественная и светская Москва, по выражению П.А.Вяземского, "честила и праздновала Брюллова".
На одном из чествований Брюллова, на обеде у коллекционера картин и гравюр, камергера, директора училищ Московской губернии М.А.Окулова присутствовал П.В.Нащокин, задушевный друг Пушкина, и там у него произошел разговор с художником о поэте, о чем он и написал другу:
"Любезный друг Александр Сергеевич. Долго я к тебе не писал, давно и от тебя ничего не получал; впрочем, мне бы хотелось тебя видеть и поговорить с тобою, чем переписываться. Авось удастся мне весною к тебе побывать... Теперь пишу тебе вследствие обеда, который был у Окулова в честь знаменитого Брюллова. Он отправляется в Петербург по Именному повелению.
Уже давно, то есть так давно, что даже не помню, не встречал я такого ловкого, образованного и умного человека. О таланте говорить мне нечего: известен он всему миру и Риму. Тебя, то есть творения, он понимает и удивляется равнодушию русских относительно к тебе. Очень желает с тобою познакомиться и просил у меня к тебе рекомендательного письма...
Кому Европа рукоплескала, того прошу принять с моим рекомендательным письмом благосклонно.
Весь твой П.Нащокин".
Но Брюллову не пришлось воспользоваться рекомендацией Нащокина. Он еще находился в Москве, когда, 2 мая, Пушкин сам приехал в Москву для работы в московском архиве (он собирал материалы для книги о Петре I) и чтобы договориться с московскими книготорговцами о продаже издаваемого им журнала "Современник". Пушкин остановился у Нащокина "противу Старого Пимена, дом г-жи Ивановой".
Видимо, Нащокин к своей характеристике Брюллова, данной в письме, изустно прибавил похвал, и Пушкин, доверяя мнению друга, на следующий день по приезде, не предупреждая (совершенно по-московски!), поехал к Брюллову на Большую Лубянку.
"Я успел уже посетить Брюллова, - пишет Пушкин в письме от 4 мая Наталье Николаевне. - Я нашел его в мастерской какого-то скульптора, у которого он живет. Он очень мне понравился. Он хандрит, боится русского холода и прочего, жаждет Италии, а Москвой очень недоволен. У него видел я несколько начатых рисунков и думал о тебе, моя прелесть. Неужто не будет у меня твоего портрета, им писанного! невозможно, чтоб он, увидя тебя, не захотел срисовать тебя... Мне очень хочется привести Брюллова в Петербург. А он настоящий художник, добрый малый и готов на всё..."
Заочная симпатия Брюллова и Пушкина не только выдержала испытание личным знакомством, оно усилило ее. У них обнаружилось очень много общего, что способствовало быстрому взаимопониманию. В те две недели, до отъезда Брюллова в Петербург, они встречались чуть ли не каждый день и скоро перешли на "ты".
Брюллов переживал период творческого подъема, его переполняли замыслы, за полгода пребывания в Москве он написал столько, сколько удавалось не в каждый год, в том числе такие замечательные работы: портрет юного А.К.Толстого, портрет Витали, работающего над бюстом художника, портрет знаменитой трагической актрисы Е.С.Семеновой, портреты А.А.Перовского, Л.К.Маковской, картина "Гадающая Светлана", фантазия на балладу В.А.Жуковского... Его творческая энергия заражала окружающих и побуждала к творчеству.
Витали затеял изваять бюст Брюллова, но художник, как рассказывает современник, "отговорился тем, что сидеть не может. Однако Витали добился своего, и, чтобы развлечь Брюллова во время сеансов, ему читали книги. С той поры Брюллов поселился у Витали". Но у Витали не только читались книги, художники рисовали, певцы пели, тут горячо обсуждались литературные и художественные новости, к тому же хозяин славился уменьем готовить настоящие итальянские макароны.
