Обнимаю и молюсь. О.»
«Дорогой мой, родной Ванечка!
Не знаю, что и думать. Когда бы такое было, что Вы не поздравили меня 9 июня с Днём рождения! Пишу в расчёте, если Вам трудно писать, кто-нибудь черкнёт мне хоть строчку о Вас! Очень прошу! Хотела сегодня послать телеграмму с оплаченным ответом, но не решилась: телеграмма может напугать Вас уже самим известием о ней. Голубчик, попросите кого-нибудь написать мне два слова о Вас.
Если не получу ответа через неделю, пошлю письмо Александру Николаевичу Меркулову. Но дома ли они летом?»
6 июня Ильины, не предполагая ухудшения у И.С., «улизнули» отдохнуть. Несмотря на все усилия жены Натальи Николаевны, Иван Александрович, будучи на 10 лет моложе Шмелёва, проживёт после него всего четыре года.
9 июня 1950 года, ровно через одиннадцать лет день в день с датой на первом письме Ольги Бредиус-Субботиной, Иван Сергеевич продиктует своё последнее письмо Марии Тарасовне Волошиной, уже не отлучающейся от него. Письмо, более чем наполовину написанное чужим почерком — как это было для О.А., полуживой после второй операции.
«Дорогая моя Ольга Александровна, я очень слаб и с трудом держу перо, всё ждал, что сам напишу, а сил всё нет.
Приветствую от всего сердца день Вашего Рождения.
Пошли Вам Господь благоденствия и душевного мира.
О себе я пока не знаю, чем болен. Лечение доктора Антуана от избытка uree дало отличные результаты: вместо 0,70 теперь 0,27. 12 мая меня повезут к нему. У меня непонятная слабость. Три месяца бронхит (?).
Временами во время еды острый насморк, главное, я всё худею, но болей не бывает нигде.
Эти дни жары отняли все силы. Три месяца нет аппетита, насилую себя, но яйцо съедаю охотно.
Восемь месяцев без воздуха.
Из своей норы вот уже три дня как перешёл в большую комнату. Нет сил даже думать. Если Антуан не укажет лечения, меня отвезут в тихое место, дай Бог здоровья М.Т. (она ослушалась из-за скромности, ясно же, что больной имеет в виду её, Марию Тарасовну, достаточно инициалов. Она могла бы назвать и «тихое место», но испугалась — плохая примета).
Я почти так же слаб, как в Эсбли. Простите такое горькое письмо, желаю Вам здоровья и… здоровья. Все мои планы гаснут, я почти в отчаянии.
Нежно целую Вашу руку.
(Далее рукой И. С. Шмелёва:)
О, как мне скорбно! Ваш всегда Ив. Шмелёв.
Привет маме. Помолитесь!»
Итак, О.А. впервые не получит поздравления с Днём Ангела от И.С. вовремя, в срок. На другой же день 10 июня 1950 года она пишет своё совсем встревоженное письмо, умоляя, чтобы хотя бы кто-нибудь «черкнул ей по просьбе И.С., «если Вам самому не до писем» (полуофициальный тон — из-за неизбежных чужих глаз и рук), хоть одну строку о нём!»
«Не знаю, что писать о себе. С операцией Арнольду пока не решено (Господи, ну как так возможно — начинать с мужа?), сейчас он опять с бронхитом. Мама не здорова. Меня уговаривают опять где-нибудь отдыхать. Я не могу и подумать о жизни без домашних удобств. Всюду надо как-то привыкать и применяться к обстановке, а на это у меня нет сил. Очень хочу покоя, тишины и уединения, чтобы работать. Писать мне трудно, но надо работать. Даже сон мне такой приснился, что я всем знакомым написала одинаковые обращения, что на визиты и чаепития не могу, не смею тратить время.
Читаю огромный труд И. Грабаря о Репине в 2-х томах, 1949 года издания в Москве и Ленинграде Академией наук. Подарок брата. С дневниками и записками Стасова и многих художников. Попутно и о других художниках: Кустодиеве, Верещагине, Васнецове…
Пишите, дорогой! Обнимаю, О.»
То есть она категорически не понимает, что отныне пишет письма в квартиру на Буало, 91 почти как в иной мир. Они, возвращённые Ольге Александровне Юлией Александровной Кутыриной, останутся в «Романе в письмах».
25 июня, попрощавшись утром с близкими, Иван Сергеевич в сопровождении Марии Тарасовны отправился с русским шофёром, его читателем, — он вёл машину очень осторожно — в монастырь Покрова Божией Матери в Бюси-ан-От.
Монастырь и поныне принимает русский сильно поредевший писательский мир. Не так давно уже в 21 веке здесь нашла упокоение дочь Бориса Зайцева Наталья Борисовна Зайцева-Соллогуб.
Это был по виду скорее дом, чем монастырь. Когда-то он был куплен В. Б. Ельяшевичем, тоже крымчанином, как и многие друзья И.С., для жены. После её смерти дом перешёл в ведение русских писателей в Париже и передан маленькой общине сестёр, принявших монашеский постриг. Здесь же был приют, в котором, например, несколькими годами раньше Шмелёва гостили «в той же комнате» Б.К. Зайцев с женой. Стараниями секретаря Союза русских писателей Парижа В. Ф. Зеелера и профессора А. В. Карташева туда был отправлен для поправки здоровья и работы И. С. Шмелёв. Понятно, надеется на чудо выздоровления было трудно.
Около 200 километров расстояния были ему тяжелы. Сделали остановку в лесу Фонтенбло. Шмелёву казалось, что он уже воскресает. После полугода пребывания в опостылевшей квартире свежий летний воздух, птичье пение, трава, полевые цветы — всё приводило в восторг, каждому цветку он знал имя, русское и латинское и радостно знакомил с ними Марию Тарасовну Волошину.
Чем меньше оставалось физических сил, тем выше парил дух. Исчезло сожаление, что когда-то не были поняты вещие предупреждения. А ведь они были: сон о разрытом рве, где не бросишь зерна для хлебных всходов; случайное наблюдение над странным цветком восковка, не дающим семян, никогда не посещаемым пчёлами…
После него остаются его книги, он знает любовь, он был любим.
Его «России — быть!» И он не знает страха смерти. «Скорбно»? Полно, «Конец приближается». Но только земной, временной жизни.
Приветливые монахини начинали уже беспокоиться, когда под вечер услышали мотор приблизившегося автомобиля, выбежали встретить Ивана Сергеевича и его спутницу в воротах обители и отвели его на второй этаж. Его восхитил вид из окна — монастырский сад, за ним романтически смотрится зелёный забор.
И.С. хотел присутствовать на всенощной, его уговорили отдохнуть с дороги. Разговаривая, он начал доставать и показывать своё драгоценное: портреты семьи и Сергея отдельно в форме офицера, икону-благословение на свадьбу со своей Олей… Он не разрешил Марии Тарасовне помочь ему, только позволил переменить ему городскую обувь на домашние тапочки. Его оставили одного до ужина. Он слышал шум отъезжающей машины с Марией Тарасовной — пусть и она немного от него отдохнёт; вернётся, когда он окрепнет, соберётся опять в Париж Хорошо бы с третьим томом «Путей Небесных»!..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
