— Вот бы мне туда!..
Однажды она сказала Суну:
— Ты так хорошо рассказываешь о России. Почему же ты сам держишь свою русскую жену наравне с нами? Ведь она не китаянка. Ей тяжела такая жизнь.
Сун заулыбался и ничего не ответил ей. А когда она ушла, стал осуждать ее, бранить меня и запретил мне ее слушать.
Сы-вын-куй нашла жениха для Гэгэзы. Ходили слухи, что жених — кутила, посещает публичные дома, вместо того чтобы помогать отцу в фирме, учится в Пекинском университете. Сы-вын-куй презрительно улыбалась и говорила:
— Какое до этого дело посторонним! Они оба видели друг друга и друг другу нравятся. Это важнее всего. И они оба говорят по-английски.
И судили же Сы-вын-куй за этого жениха! А особенно за то, что жених и невеста вместе ходят в европейский кинематограф! Я расспрашивала Суна о женихе, Сун его знал. По словам Суна, жених был красив, высокий и полный мужчина, он был из богатой семьи, на его имя были записаны два доходных дома, и накопилось много долгов.
Меня пригласили на свадьбу. Сун сказал Сы-вын-куй, что я беременна, — по китайским понятиям беременным женщинам нельзя быть на свадьбе, они могут сглазить невесту.
— На моей свадьбе не было тяжелого брюха, — сказала Сы-вын-куй, — а что, я счастливее, что ли, от этого? Не верю ничему. Пусть приходит. И пусть приходит в русском платье.
Она же и подарила мне голубого шелка на платье.
Мне не пришлось побывать на свадьбе Гэгэзы. В день свадьбы я проснулась с болью в животе. До родов оставался еще месяц, я не связывала этой боли с родами. Я думала, что у меня припадок хулезы, китайской болезни, вызывающейся жарою. На прошедшие перед родами воды я не обратила внимания, — признаться, я тогда совершенно не знала о них. Меня только удивляло, что я беспрестанно мочусь. Мать заметила, что я все время бегаю на судно, спросила, в чем дело. Я сослалась на хулезу.
Странно лечат китайцы эту болезнь. Берут медный тунзер, обмакивают в холодную воду, натирают по голой спине, руки, груди, трут до тех пор, пока не выступят красные полосы. Затем человека оставляют в покое. Эта болезнь происходит от невероятной жары, которая бывает в Китае. Мать стала натирать меня медяшкой. Полосы появились, но не красные, а багровые, вроде кровоподтеков. Мать по цвету полос установила, что хулезы у меня нет. Тогда она потребовала, чтобы я показала свой живот.
Сейчас же послали за колдуньей-повитухой, а мать, пока та не приходила, причитала, что преждевременные роды у меня потому, что я, беременная, собралась идти на свадьбу…
О, участь китайской женщины! — меня поставили перед идолами, пока с кана снимали войлок, на голый кирпич насыпали песок и на песок клали специальные листы впитывающей в себя влагу бумаги; на этих священном песке и священной бумаге я должна была родить. Меня перенесли от идолов на эту бумагу, и старшая жена стала что есть силы и злобы рвать мои волосы, чтобы, по китайской традиции, оттянуть боль от живота и не давать мне возможности впасть в обморок. Мне в рот вливали тибетского лекарства, разведенного на моче трехлетнего мальчика.
…У меня родилась девочка, которая прожила только несколько часов. Старухи объяснили ее смерть сглазом и опять-таки тем, что я собиралась на свадьбу. Когда я услыхала плач ребенка, меня объял ужас, ибо мне становилось ясным, что этот ребенок привяжет меня к дому, к китайцам навсегда. Когда мне сказали, что ребенок умер, я испытала счастье. Когда холодный трупик ребенка завернули в тряпку и отнесли за город на съедение собакам, как требует китайская традиция, только тогда я взвыла — о нем и о своей судьбе.
В семье не очень удивлялись тому, что я не доносила ребенка и что он сейчас же умер: это обычно у китайцев. На третий день после родов подо мною сменили песок и бумагу и разрешили мне переодеть белье. Сун принес мне подарок — три русских книги: закон божий, древний завет, синтаксис и задачник. Впоследствии я знала эти книги наизусть, наизусть знала все задачи и все способы решения их. В те же дни болезни после родов единственными родными были для меня жаворонки, которые пели у меня над головой…
Сы-вын-куй не забыла меня за хлопотами свадьбы, — она прислала мне в подарок пять фунтов белого сахара и пять фунтов красного.
7
Один из двоюродных братьев Суна был священником. Он жил в кумирне на одной из главных улиц. При нем жил его ученик — Туди, которого он взял себе в дети из бедной крестьянской семьи. Сы-сюн-ди, как звали священника, был тридцати семи лет. Китайские священники не имеют жен, дав клятву, что никакая женщина не взволнует их сердца. Не знаю, как Сы-сюн-ди, но его ученик жил очень не свято. Не имея жен, он умудрялся иметь женщин. Сы-сюн-ди рассказывал, как однажды разжаловали его друга-священника в простые монахи и перевели из города в провинцию, застав его с проституткой. Сы-сюн-ди приходил к нам редко, но зато надолго, и всегда приносил подарки, составлявшиеся из подаяний прихожан. Сы-сюн-ди мог без конца пить чай. Я как-то подсчитала, — он выпил тридцать две чашки цветочного чая, когда только от трех у меня начиналось сердцебиение. Меня Сы-сюн-ди не замечал. Когда наши глаза встречались, он быстро отворачивался. Халат досы, то есть священника, отдаленно напоминал священническую русскую рясу, только был гораздо громоздче. Меня интересовало, сколько десятков аршин должно пойти на такой халат. Я спросила об этом у матери, мать ответила:
— Нельзя, грешно знать.
Я спросила у Суна, почему грешно? Сун объяснил, что о количестве аршин знают только податели, сам священник и портной, если узнает кто-либо посторонний, у него отнимется год жизни в пользу досы.
Мы ездили к Сы-сюн-ди в кумирню. Женщинам там быть не полагается, но Сун решил меня взять, потому что я русская. В доме меня держали как китаянку-невестку, но вне дома я должна была быть русской. За нами приехали рикши. Я поверх штанов надела парадную юбку. В тот раз я впервые попала на главную улицу. У меня нет сил описать того восторга, тех чувств, которые я пережила за десять минут езды. Я отвыкла от шума и улиц. Красивые магазины, движение рикш, несколько европейских лиц, несметное количество людей поразили меня, — ведь надо сказать, что только на третий год моей жизни в Китае я узнала, что я жила в Калгане, потому что название Калган — название европейское, сами же китайцы называют Калган — Джанча-ку, а карты у меня не было!..
Мы приехали в кумирню. Кумирня имела два помещения: зимнее и летнее. В первом маленьком дворике была летняя половина. Большие идолы были на заднем дворе, в зимней кумирне, двери туда были закрыты до ноября. Ученик попросил нас помолиться прежде, чем мы пройдем к учителю. Ученик был прыщавым юношей, имевшим плохую славу. Мы зашли в летнюю кумирню. Идолы в рост человека, несколько десятков, все в ярких мантиях, грозно смотрели перед собою. Перед идолами стояли серебряные и медные чаши для свечей. В полумраке кумирни было угрюмо, холодно, сыро. Я не пошла дальше порога. Сун горячо молился, расставляя перед идолами свечи.
Нас провели на второй двор. Этот двор был больше первого, окна зимней кумирни горели цветною бумагой, изображающей цветы. Сы-сюн-ди жил в зимней церкви. Мы застали его в постели, он полулежал. Выглядел он худо. У него была какая-то опухоль, лечили его лучшие китайские доктора своею тибетской медициной да молитвами, дорогими жертвами, замаливавшими злого духа болезни. Сун еще раньше советовал Сы-сюн-ди обратиться к японскому врачу, Сы отказывался. Комната Сы была очень мала, но светленькая и веселенькая. Туди жил отдельно от него. В кумирне только двое они и жили, только в большие праздники приходили помогать досы других кумирен.
Туди приготовил для нас обед; еще дома меня предупредили, что Сы-сюн-ди очень скуп и у него надо стараться как можно меньше есть. Мне рассказывали, что Сы уморил голодом своего отца, со страшной руганью давая ему гроши на самое необходимое, но для Туди он ничего не жалел. Были даже подозрения, что Сы живет с Туди, как муж и жена. Во время обеда Сы строго поглядывал на те куски, которые мы брали, и лучшие откладывал своему ученику. Обед был скуден, всего из четырех блюд. Кумирня же давала большие доходы, к ней была приписана земля, которую Сы отдавал в аренду крестьянам, и у ней был большой приход.
С тех пор как перемерли товарищи Сы, он не принимал новых монахов, кроме Туди. Говорили, что у Сы имелся капитал тысяч в сто долларов. На себя он не тратил ни копейки, но за них обоих тратился Туди, который, несмотря на то что был женою Сы, приводил к себе женщину, которая приходила в кумирню, переодеваясь мужчиной. Об этом узналось только после смерти Сы. Однажды, уже после смерти Сы-сюн-ди, когда Туди был возведен в чин священника, полицейский обратил внимание на то, что из кумирни вышел юноша странного вида. Полагая, что это вор, полицейский пошел за юношей, и все выяснилось. К Туди приходила жена одного ремесленника.
