Герцог Валленштейн без доспехов еще стройнее, волосы уже не серебряные, а почти белые. Однако брови иссиня-черные, густые, глаза блестят, как у юноши. Подбородок и щеки хорошо выбриты, на щеках глубокие складки, лоб отмечен парой крупных оспин, на правой скуле белый овражек шрама. Взгляд царственно строгий, вместе с тем брезгливо усталый, мол, все это видел сто раз, нельзя ли что поновее. Красивое аристократическое лицо неподвижно, темные глаза надменно смотрят поверх голов.
Он бросил в мою сторону более чем убийственный взгляд, я сделал вид, что не замечаю его вовсе. Все трое южан то ли на диете, то ли вообще более сдержанны за столом: как и тогда на постоялом дворе едят мало, мясо и птицу нарезают мелкими ломтиками. Если предположить, что в этом мире все же существует какое-то понятие о столовом этикете, то они придерживаются его основ: не орут, не тянутся через стол, чтобы ухватить лакомый кусок, не расплескивают вино, что считается здесь хорошим тоном, а на самом деле пережиток язычества, когда полагалось плеснуть малость и домовым.
Сэр Блэкгарт наклонился к уху герцога, я видел, как шевелятся полные мясистые губы. Герцог повернул голову и снова вперил в меня острый взор. Я вновь сделал вид, что не замечаю, но на всякий случай начал звякать ножом по тарелке громче, тянуться к дальним блюдам, хватать куски с подносов проходящих мимо слуг.
Гогенштальд поднялся с кубком в руке и громко провозгласил красивым мужественным голосом:
— Говорят, Иисус умер за наши грехи. Так давайте его не разочаруем!
Вокруг громко захохотали, потом засмеялись и те, кому передали тост. Пили охотно, с вызовом, будто только что прочли Рабле. Так пьют мальчишки, стараясь показать, что они уже взрослые, и вот, видите, уже пьем!
Я все чаще поглядывал на Барбароссу. Да, этот король покрупнее и побогаче, чем, к примеру, Шарлегайл или Арнольд. Но все-таки не дотягивает даже до рядового московского, новгородского или рязанского князя. Не говоря уже о крупных князьях. Но ирония в том, что в Европе каждый деревенский староста именовался царем или королем, а на Руси властелин, у которого земли на заднем дворе больше, чем Франция и Германия, вместе взятые, и который выставляет сто тысяч ратников просто с ходу, все еще именуется князем.
Ну что за царь, к примеру, Одиссей, который сам пахал и ловил рыбу? Как и остальное великое множество царей по необъятной Греции? Или в Западной Европе, где на землях одной Германии было четыреста королевств?
Этот король, Барбаросса, тоже, видимо, один из таких властелинов. Впрочем, у Шарлегайла земель еще меньше, как и у Арнольда или Конрада. Хотя мне какая разница, по этикету к любому королю надлежит обращаться со всевозможной почтительностью.
Я присматривался ко всем, стараясь не пялиться чересчур открыто. Слева от меня Гогенштальд, зато с другой стороны немолодой и степенный вельможа, явно прибывший на турнир не для схваток на копьях. Тоже присматривается ко всем, лицо открытое, но с хитринкой, какими бывают простолюдины, дослужившиеся до высоких постов.
Он бросил на меня короткий взгляд, чуть улыбнулся. Похоже, на этом пиру мы ощутили некоторую симпатию один к другому и даже некое родство душ.
— Меня зовут Даниэлем, — сообщил он, — мы знакомы с Барбароссой еще с тех времен, когда он не был королем, а я — старшиной купеческого союза вольных городов Мальбрука.
— Вы приехали только на свадьбу?
Он чуть-чуть прищурил глаза.
— Люди моего возраста стараются совмещать приятное с нужным.
— Я тоже, — вздохнул я. — Только между малыми кучками приятного и нужного приходится брести по длинному неприятному полю.
Он кивнул с сочувствием, руки его работали в автономном режиме, таская на свою тарелку из общих блюд лакомства, а глаза изучали гостей. Я тоже присматривался к окружению Барбароссы, отметил, что у герцога Ланкастерского своя свита и, как я заметил сразу, в ней народу побольше, чем в королевской. И еще: если сам герцог в разговорах с королем сдержан и почтителен, то в его окружении на короля бросают то враждебные, то насмешливые взгляды, а если вдруг говорят вежливо, то вижу под шелком сладких слов холодный блеск обнаженной стали.
Осторожно высказал свои опасения Даниэлю, тот отмахнулся.
— А где это иначе? Пока король проливал кровь в Крестовом походе, герцог вербовал сторонников. Думаю, уже многие ему присягнули.
— При живом короле? — усомнился я.
— Присягнули тайно, — пояснил он. — Если герцог пообещал, что удвоит владения, даст больше вольностей, то кому здешние бароны будут верны?
Я посмотрел в его хмурое лицо.
— Неужели близость Юга совсем ломает людей?
— Не всех, — ответил он, — но все-таки здесь к Югу прислушиваются куда внимательнее, чем в Срединных королевствах. Боюсь, королю придется уступить герцогу больше власти…
— А почему бы королю вовсе не отстранить его от управления?
Он двинул плечами.
— Вряд ли королю это удастся.
— И что будет?
— Королю придется сидеть на троне очень осторожно, — сообщил Даниэль со странной ноткой. — Мятежные бароны нашли в лице герцога прекрасного выразителя их интересов. Король не осмелится их притеснять, а они будут отхватывать все более лакомые кусочки…
Я спросил осторожно:
— Полагаете, Барбаросса выпускает ситуацию из-под контроля?
Наклонившись к моему уху, он сказал негромко:
— Слева от короля всегда сидел герцог Армин Арпагаус… Конечно, когда показывался в свете. Он и сейчас где-то на границе усмиряет воинственных варваров. Так вот, герцог Ланкастерский, двоюродный брат короля, уже перебрался в его кресло…
Рыцарь, сидящий от Даниэля с той стороны, громко всхрапнул.
— Ха!.. Да пока король был в Крестовом походе, герцог сидел на его троне!
Даниэль заметил ядовито:
— Это вы заметили верно, сэр Виллоу. У него и сейчас кресло больше похоже на трон, чем трон Барбароссы.
— Вернется Армин, — сказал сэр Виллоу предостерегающе, — сгонит. Как мальчишку сгонит. Еще и уши надерет, чтоб спинку его кресла не удлинял.
— Он его еще и над полом приподнял, — сказал со смешком Даниэль, — чтобы вровень с королем…
Они похохатывали, жрали в три горла, пили много и жадно, это здесь считается мужественностью, а грубоватые манеры в цене, слышны звонкие удары ножей, это рассекают истекающее соком мясо, жареную птицу. Слуги носятся, как тяжело груженные воробьи, опустевшие тарелки исчезают, взамен возникают новые горы все того же мяса, только изжаренного в ином соусе, ароматная печеная рыба из горных озер, россыпи жареных скворцов и еще более мелких птичек, их коричневые тушки я принял сперва за грецкие орехи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
