Уже 8 сентября пополудни Макмиллан и Мэрфи посетили Массигли и заявили ему, что капитуляция Италии уже совершилась и что генерал Эйзенхауэр объявит об этом через полчаса. Они вручили нашему комиссару по иностранным делам — смехотворная формальность! — текст заявления главнокомандующего союзными войсками, в котором он собирался заявить и в сущности уже заявлял в эту минуту, что он «заключил с итальянским правительством военное перемирие, условия которого одобрены английским, американским и советским правительствами».
Так как Массигли заметил, что в документе не упоминается Франция, несмотря на обещание, данное нам 29 августа в письменном виде Англией и Соединенными Штатами, его собеседники ответили, что заявление Эйзенхауэра есть прежде всего маневр, спешно предпринятый для того, чтобы произвести впечатление на итальянскую армию и население Италии в момент, когда союзники проводят на территории полуострова новую и трудную операцию. «Маневр это или нет, — возразил Массигли, — но вы мне сообщаете, что перемирие уже подписано! Когда оно было подписано? На каких условия?» В ответ Макмиллан и Мэрфи указали лишь, что генерал Жиро, председатель Французского комитета, был поставлен в известность Генеральным штабом и не сделал никаких замечаний. Той же ночью Массигли встретился с Макмилланом, и последний, после ряда настойчивых вопросов, признал, что переговоры правительств Лондона и Вашингтона с итальянским правительством идут уже с 20 августа. Но он тут же повторил, что Жиро был обо всем осведомлен.
9 сентября я собрал Комитет освобождения. Доклад нашего комиссара по иностранным делам, конечно, вызвал волнение и недовольство членов Комитета приемами и особенно намерениями англосаксов. Мы тут же публикуем коммюнике, в котором выражаем от имени Франции удовлетворение поражением Италии, напоминаем о вкладе французских армий и французского Сопротивления, принимаем к сведению заявление генерала Эйзенхауэра, но уточняем, что «жизненные интересы метрополии и империи требуют участия Франции в любом соглашении относительно Италии».
На этом заседании я спросил генерала Жиро, что побудило его не сообщить правительству и, в частности, его главе важные новости, которые были доведены до его сведения союзниками, между тем как, узнав их, мы могли бы своевременно заявить, чем союзники обязаны Франции. Жиро уверял, что не получил никакой информации относительно перемирия. Вечером того же дня Массигли сообщил Макмиллану и Мэфри, что Жиро опроверг их слова, но оба настаивали на своем, правда, сославшись не без смущения на то, что плохое знание французского языка в главном штабе Эйзенхауэра и английского языка в штабе Жиро могло стать причиной этого недоразумения. На следующий день они явились с извинениями: «Мы навели справки и убедились, что генерал Эйзенхауэр только сегодня утром сообщил генералу Жиро об условиях перемирия».
Сомнений быть не могло! Наши союзники договорились о том, чтобы где только можно отстранять нас от решений, касающихся Италии. Надо было предвидеть, что завтра они поступят так же, чтобы попытаться решить без Франции судьбу Европы. Но они должны были знать, что Франция не потерпит этой дискриминации и что они не могут рассчитывать на нашу страну в будущем, не признавая ее в настоящем. 12 сентября я воспользовался официальной поездкой в Оран, чтобы поставить точки над «i».
Выступая перед огромной толпой с террасы муниципалитета, я заявил: «Страна желает удвоить усилия, чтобы ускорить поражение врага. Страна желает также принять участие соответственно со своим положением в послевоенном урегулировании и в перестройке мира». В этой связи я взываю к «солидарности наций доброй воли». «Существующая между этими странами взаимозависимость требует, чтобы они учитывали жизненные интересы и достоинство других». Напомнив о французском народе, который страдает, и о французских борцах внутри и за пределами страны, которые участвуют и будут по мере своих сил участвовать в великих битвах я обращаюсь с предупреждением: «Настоящий реализм состоит в том, чтобы их не разочаровывать». Конечно, я признаю, что «на пятом году войны Франция увы! — не в состоянии выставить много дивизий, судов, эскадрилий, число которых желают сделать единственным критерием вклада того или иного государства. В результате бедствия, обрушившегося на Францию, ей пришлось почти в одиночестве противостоять Гитлеру и Муссолини, а капитулянтство известных лиц в определенной мере помешало участию нации в этой войне… Мы пошатнулись! Да! Это правда! Но не следует ли искать причину этого в том, что двадцать лет назад мы не пожалели своей крови, чтобы защищать других, как самих себя?» Я заключил словами: «Франция претендует в интересах всех на подобающую ей роль в общем урегулировании в связи с приближающейся развязкой военной трагедии». Все ораторы мира не могли бы быть красноречивее тех народных возгласов, которые я услышал в ответ на мою речь.
Так или иначе, из демаршей Макмиллана и Мэрфи было ясно, что наши союзники использовали нелепый дуализм нашего правительство как алиби, которое должно было маскировать забвение ими своих обещаний. К сожалению, вскоре тот же дуализм вреднейшим образом сказался на проведении важной в национальном и военном отношении операции. Я имею в виду освобождение Корсики.
В 1941 «Свободная Франция» отправила на Корсику капитана Скамарони[68], поручив ему подготовить активные силы. За два года Скамарони проделал блестящую работу: ему удалось объединить все элементы Сопротивления, с тем чтобы ни одна партия или группа не могла в дальнейшем воспользоваться монопольно результатом общих усилий. Таким образом «Фрон насиональ», имевший политическим руководителем Джовони, а военным руководителем Виттори — двух коммунистов, — согласовывал свои действия с делегатом «Свободной Франции», то же делали и патриоты, морально объединенные вокруг Раймонди и братьев Джакоби, или отряды, созданные бывшими офицерами, и в их числе отряд лейтенанта Альфонса де Перетти. К несчастью наш делегат попал в руки итальянцев, занявших Корсику на другой день после высадки союзников в Северной Африке. Его подвергли жестоким пыткам, и, чтобы сохранить секреты, Скамарони покончил с собой.
К этому времени — март 1943 — битва за Тунис близилась к концу. По всему можно было предвидеть, что Корсика вскоре будет также втянута в операции, имевшие целью захват Италии и южной Франции. На Корсике, в этой классической стране маки, горячо привязанной к Франции, где хозяйничанье иноземных захватчиков возбуждало пылкий патриотизм, втайне готовилось широкое восстание. Тысячи решительных людей при активном сочувствии всего населения с нетерпением ждали лишь подходящего часа, чтобы вступить в борьбу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
